Как мы снимали Пусси Райот

Мы в Москве - снимаем фильм о Пусси Райот, феминистской рок-группе, три ее участницы были арестованы за хулиганство, за то, что пели в главном ортодоксальном храме России. Одну девочку освободили, но две остальные отправлены в колонии в октябре 2012 года.
Нас пятеро - тридцатилетняя с хвостиком девушка из Техаса Маша, ее подруга Клэр (чей муж вложил деньги в проект), дистрибьютер Тедди из Нового Орлеана, его переводчица Катюша и я.

У нас очень странная группа.
Тедди пятьдесят три года. Его специализация неизвестна. Он уверяет всех, что он очень влиятелен, что HBO повезет, если мы только позволим им показать наш фильм, особенно как только они увидят наш блестящий гениальный трейлер. На фестивале Сандэнс в этом году в программе уже есть документальный фильм о Пусси Райот. Когда я говорю команде, что кто-то уже снял об этом фильм и что нам бы хорошо узнать об этом побольше, Тед пишет: "Расслабьтесь, girls, пока в прокат не вышло ничего значительного, и у нас все равно приоритет. Сегодня мне будут звонить два человека из команды Мадонны. HBO сильно повезет, если они первыми получат наш фильм. У нас будет всемирный международный прокат (worldwide foreign distribution), и большинство это знает. Я, может, и работаю для моих режиссеров анонимно, но все знают, что я делаю этот фильм. Давайте продолжать работу и давайте надеяться на то, что российская погода нас не остановит. До завтра. Тедди."
Я встревожена. Подруга адвокат из Лос-Анжелеса пишет - "Прости меня, но этот парень зазнался до невозможности. Он - дистрибьютер каких-таких блокбастеров? Ты вообще искала его фамилию на IMDB? Тедди нет на IMDB".
Я не могу найти Тедди ни на одном сайте, не могу найти информацию о его фильмах, когда спрашиваю друзей и знакомых в Лос Анжелесе - и в конце концов смиряюсь с идеей, что он, возможно, просто хвастун.
Девушке Тедди, или его переводчице, или ассистентке по кинопроизводству, худенькой невысокой Катюше из маленького провинциального города Новый Оскол, похожей на Дюймовочку, едва исполнилось 23 года. Мы отмечаем ее день рождения в первые дни нашего приезда в Москву.
Катюша очень тихая. Она постоянно моет посуду в одной из наших съемных квартир. Она - дизайнер одежды, или хочет быть дизайнером. Она носит красивые маленькие очень узкие платьица и "огроменные" каблуки. У нее такие длинные причудливо разрисованные ногти, что невозможно представить, как она с ними делает хоть какую-то домашнюю работу. Катюша говорит мне по секрету на кухне, что из-за этих ногтей подушечки ее пальцев стали такими нежными и чувствительными, что стоит ногти постричь, прикосновения подушечек к любым твердым предметам будут очень болезненными. Я думаю о китайских женщинах и перевязанных ступнях, или о длинных шеях аборигенов в Африке, когда если с шей снять годами нанизанные кольца, позвонки просто ломаются и женщина погибает.
Режиссер Маша - русская американка, как и я, но она уехала из Америки, когда ей было 14 лет. Ей тридцать с хвостиком лет, она живет в Техасе, и замужем за русским бизнесменом, который работает в крупной российской компании. У них двое очень красивых детей (она показывает мне фотографии), мальчик и девочка. У Маши длинные белые волосы и очень большие голубые глаза. Она на проекте прежде всего для приключения, и это очевидно. Ее удивляет и восхищает все - снег, еда, красота девочек из группы Пусси Райот. Она называет девочек Пусси Райот ангелами. Она искренне убеждена, что девочки - великомученницы, и что ее (и наша, документалистов) миссия - помочь им и может даже вызволить их из лагерей. Она убеждена, что доходы от нашего документального фильма пойдут в фонд вызволения девочек Пусси Райот.
Клэр, преподаватель по кино в Community College в Хьюстоне - самая интересная в группе. Она - бывшая журналистка. Ее первый муж в свое время совершенно ослеп, и их общий сын родился с тяжелой формой аутизма. Теперь, после смерти мужа, ее сыну сорок пять лет. Его болезнь вдохновила Клэр на основание школы-интерната в Техасе для детей, больных аутизмом. Потом она открыла еще и киношколу, двери которой были открыты для всех. Клэр рассказывала мне, что среди ее студентов были и наркоманы, и бывшие заключенные.
Я на проекте отчасти ради денег, отчасти от сочувствия к двум заключенным (но у них хотя бы есть семьи, вдруг думаю я), и еще - чтобы доснять мой собственный фильм про женщин, последних свидетельниц ГУЛага. Мы уже записали десятки интервью с женщинами, которым глубоко за 80 и за 90, и чем больше я ввязывалась в проект, тем больше он меня трогал. Я надеялась "за компанию" поехать в один из таких лагерей в Республике Мордовия и снять интересный, а может и редкий материал, и для моего фильма тоже.
Мои друзья в Лос-Анжелесе поддерживают авантюру. Один из моих друзей, циничный режиссер румын Алекс, говорит мне: "Даже если ты сделаешь ну очень, очень плохой фильм, который будет называться Pussy Riot: The Movie - он продастся. Это прекрасное название для рок группы".
Подруга в Лондоне Сабин, которая пишет диссертацию по кино, говорит мне, что она поддержит любую идею, которая поможет миссии Пусси Райот. Она говорит, что эти женщины - очень отважные (courageous). Я забываю ее определение, и переспрашиваю: "Ты сказала, что они очень красивые, прекрасные? (gorgeous)". Сабин смеется: - Я сказала "отважные" (courageous), но ты права, и "прекрасные" в своей отваге (gorgeous in their courage)". И еще Сабин говорит, что это важная тема, что она напоминает ей о русском духе, о котором она читала в русской литературе.
Среди других членов команды - Коля Железняк, наш оператор, бывший стрингер. Он прошел Чечню, вернее прополз Чечню, с камерой. Он очень востребованный оператор и его поражает неопытность режиссера Маши.
Ещё - водитель Костя, который потом безукоризненно вел машину через зимние леса Мордовии, соседи, полиция, активисты, сами девочки Пусси райот, их дети и мужья, российские документалисты, включая Павла Костомарова.

В Москве
В Москве ужасно холодно - за минус двадцать градусов мороза, даже дышать больно. Мы снимаем две квартиры в двух соседних небоскребах на Новом Арбате, улице, которая раньше, в Советские времена, называлась Калининский проспект.
Из окон мы видем необозримые пробки и заторы, бампер к бамперу; как говорят американцы - в таких пробках можно простоять три, четыре часа и не сдвинуться с места. Еще мы видим небоскребы и, по странной иронии, - мы видим тот самый Храм Христа Спасителя, в котором пели девочки Пусси Райот. Храм известен своими громадными подземными гаражами и магазинами дорогой церковной утвари. Задолго до этого, на том же месте была другая церковь. Она была взорвана в 30-е годы при Сталинских репрессиях, и на ее месте был вырыт бассейн Москва. А потом взорвали и бассейн, и на его месте опять построили храм.
Маша, я и Клэр остановились в одной из съемных квартир на Новом Арбате. Тедди и Катюша - в другой. И эта "другая" квартира теперь оборудована под съемочную студию для интервью. Мы планируем по три интервью в день.
К нам приходят известные журналисты, редакторы журналов, монтажеры, директора галерей, писатели, художники, актеры, режиссеры - одним словом, большая часть русской московской и даже питерской интеллигенции, которые все подписали петиции в защиту Пусси Райот, трех панк-рок девочек, две из которых - молодые матери, которых арестовали за то, что они пели в храме.
Одну из девочек Пусси Райот, Катю Самуцевич, как я уже говорила - освободили. Причина - она даже не успела "взойти на амвон", чтобы начать петь. Она только надела балаклаву на голову и начала расчехлять гитару, когда её остановили.
Она первая, с кем мы проводим интервью. Катя похожа на злого ангела. Маша спрашивает ее, почему бы ей не расслабиться, хоть немножко, не заняться йогой, например. Екатерина говорит нам, что ей нужно оставаться злой, потому что ей нужно бороться. Я показываю ей письмо Сабин, моей подруги из Лондона, в котором она пишет, что Пусси Райот - отважные, но и прекрасные в своей отваге (courageous, but also gorgeous in their courage.). Кате нравится письмо, она улыбается.
Мы приглашаем Катю Самуцевич на ужин в восемь часов. Она опаздывает. Наша группа в сборе в одной из квартир - последние приготовления, ужин на столе, но соус для спагетти еще на плите - когда в дверь стучится полиция. Тедди готовит, Маша в ожидании Кати старательно пишет вопросы, Клэр спит в своей комнате, водитель вышел за вином. Оператор и звукорежиссер курят в прихожей, ждут Катю. Свет и видеоборудование установлены в одной из комнат за закрытой дверью.
Неожиданно вместо Кати в квартиру входят трое сотрудников полиции, Коля и звукорежиссер входят за ними, сильно нервничая. Оказывается, соседка пожаловалась на шум. Полиция требует документы. Маша показывает им свой американский паспорт. Они требуют документы на съем квартиры, Маша показывает им документы. Все встревожены, Клэр спит в соседней комнате.
Тут из кухни с большим половником наперевес выходит Тедди. В половнике дымится соус для спагетти. "Come on, guys, have some wine! We are just having a party!" - говорит Тедди. "Николай, переведи им! Садитсь с нами, поужинаем, вот спагетти, вот вино!" "Мы не можем, - говорят полицейские. - Мы при исполнении." Запах еды разливается по квартире.
Полиция уходит, и через несколько минут появляется Катя Самуцевич. Просыпается Клэр, потягиваясь, выходит из своей спальни, и возвращается водитель с целым ящиком итальянского вина.
Коля Железняк (капли пота стекают по лбу) хочет поговорить с соседкой, которая вызвала полицию. Он стучит ей в дверь. Она не открывает - "Я не одета!" Звукорежиссер встает рядом и молча пускает кольца дыма в ее замочную скважину. "Это ничего," - говорит он. Соседка обвиняет через дверь - "А что вы снимаете? Что вы там делаете? Вы снимаете, да?"
Чуть позже, она звонит к нам в квартиру и требует, чтобы мы не тратили так много воды и не курили на лестнице, а не то она опять вызовет полицию. Нам непонятно, откуда она знает прямой телефон в нашу квартиру-студию.

Протест
На следующий день мы идем снимать несанкционированный митинг протеста напротив здания на Лубянке, вокруг камня-памятника, поставленного в честь жертв сталинских репрессий. Аресты начинаются уже через час, после того, как люди собрались вокруг памятника, и думаю, что пора уходить - я тихо выхожу из толпы, не прощаясь с отважной Машей, и спрашиваю у полицейского, где здесь метро, как лучше пройти. Полицейский смотрит сквозь меня. Я иду за толпой и наконец попадаю в переход.
Меня позвали на сорокалетний юбилей моей средней английской спецшколы. Тут совсем другая атмосфера и веселые детишки поют на английском. Разливается шампанское и разрезается огромный торт. Я подхожу к моей старенькой учительнице музыки, Юлии Викторовне. Я не видела ее двадцать лет. Она расспрашивает меня обо всем. Я говорю ей, что живу в Калифорнии, что для меня до сих пор игра на рояле - способ расслабится, и что я снимаю фильм про Пусси Райот для HBO. Глаза Юлии Виктороны расширяются. "Я не для того и не этому вас учила!" - говорит она. "Чтобы они вот так оскорбляли нашу веру, порочили наши идеалы, нашу религию, нашу веру. Но я понимаю, для тебя это зарплата, тебя наняли, да?" "Да, Юлия Викторовна,"- говорю я. Я смотрю на ее значок "Заслуженная учительница Российской Федерации".
"Юлия Викторовна?" "Да?" "Вы - звезда!"
И обнимаю ее.
____
После окончания интервью и съемок митига протеста, Клэр, которая помогала Маше писать профессиональные журналистские вопросы, готовится к возвращению в Техас.
Но нам предстоит еще один путь в лагеря на встречу с Надей Толоконниковой, лидером феминистской группы Пусси Райот. Ее муж Петя Верзилов, активист оппозиционной арт-группы "Война", соглашается нас сопровождать. Или это мы берем Петю с нами в лагерь, где отбывает срок его жена Надя, и мы снимаем интервью с ним во время длинного путешествия через мордовские леса, и потом интервью после трехдневного свидания с женой, которое разрешается всего два-три раза в год.
Другой лагерь, где отбывает свой срок третья участница группы, Маша, расположен в городе Березники около Перми. Березники находятся настолько далеко и настолько недоступны на машине или просто если лететь самолетом, что мы решаем в этот раз ограничиться только Мордовией. Подруга говорит мне, чтобы я посмотрела побольше про эти Березники на Википедии. "Это страшное место", говорит она. "И посмотри, сколько там в среднем живут люди, мужчины, например, - сорок-сорок пять лет от силы".
Мордовия, напротив, находится всего в шести - семи часах от Москвы на машине. Но после разговора с экспертами, например, с лидером радио Свобода Машей Гессен, или с руководителем группы "Русь сидящая" Ольгой Романовой, нам становится ясно, что мордовский лагерь гораздо страшнее, где немногое изменилось со времен Солженицына.
Петя Верзилов, муж Нади, встревожен. "Не снимайте обычной камерой, не так, чтобы они увидели - говорит он. Это запрещено. Просто снимайте вокруг". Мы обещаем.

Клэр уезжает.
Когда Клэр уезжает, Тедди предлагает нам с Машей переехать в свою квартиру, где он остановился с Катюшей (для экономии средств на малобюджетном документальном фильме). Наш бюджет - около 100 тысяч долларов. "Это меньше чем одна десятая любого даже самого маленького бюджета с которым я когда-либо работал" - говорит Тедди. "Но это будет большой, супер большой фильм". Он наклоняется ко мне и говорит, что изменим мой контракт, и что дает мне три процента с доходов продаж фильма. Я говорю, что 99% на документальных фильмах никто не видит доходов с продаж. "Но на этом фильме доход будет" - говорит Тедди. Я спорю с ним на 100 долларов. Тедди принимает спор. Я жалею, что поспорила только на 100 долларов.
Позже в тот же день, поднявшись в квартиру Тедди (она же студия, она же теперь - наша квартира на ближайшую неделю) из бюджетного кафе "Булка с маком", я застаю Тедди и Катюшу в пикантной ситуации. Я громко кашляю и ухожу.
"Тебе надо было, наоборот, остаться, чтобы защитить свои границы" - говорят мои друзья (Ольга - психолог), - наливая нам с Машей еще чаю в "Булке с маком".
"Нет, - говорю я. - Маша и я возвращаемся в нашу старую квартиру рядом с этим домом и мы присылаем Тедди счет еще на пять дней во второй квартире. Тут ему не сэкономить."
Мои друзья, Ольга и Володя, помогают нам перенести чемоданы на старую квартиру. Уже очень поздно, далеко за полночь, и мы не можем поймать для них такси. Мы предлагаем им остаться в нашей квартире на ночь. "Только не делайте ничего предосудительного," - просит Маша. "А то я и Марьяна будут вынуждены остановиться в отеле и по цепочке у Тедди будет еще больше расходов." "Да, - добавляет Ольга, расставляя диван в гостиной для себя и Володи. - И вызвать массажистов для всех для снятия стресса и эмоциональной травмы. Цепная реакция. Представь себе расходы."
Маша звонит Клэр: "Алло, Клэр? Дело в том, чтомы решили, чтобы не беспокоить Тедди и Катюшу, не нарушать их privacy, мы решили вернуться в нашу старую квартиру, ну и, может быть, послать Тедди потом счет...".
Маша кладет трубку, счастливая. Дополнительные расходы из бюджета были только что одобрены.

Мордовия
На следующий день мы направляемся в дом Пети Верзилова, мужа Нади Толоконниковой. Он выпускник философского факультета МГУ, возможно сейчас официально безработный. Петр выглядит совершенно, как западный студент, - расслаблен, свободный английский. Он дома один с десятилетней дочерью Ксюшей. Дочь сидит на кухне и ест пирог. "Это мамин пирог" - говорит она. "Нет - говорит Верзилов - Это бабушкин пирог. Мама очень далеко, ее здесь нет".
Маша расчувствована до слез. У нее у самой дома двое маленьких детей - 5 и 7 лет. Она достает из сумки куклу Барби, которую специально купила для этого случая накануне, и протягивает Ксюше.
В воскресенье Маша, Верзилов, водитель, оператор Коля и я едем на два дня в Мордовские лагеря. Я делаю звук - чтобы сэкономить бюджет. Я пытаюсь понять, что я могу сделать в поездке для своего собственного фильма про женщин Гулага, может быть, поснимать лагеря снаружи, или, может быть, найти какую-нибудь местную старушку, которая сидела в одном из этих лагерей по политическим причинам.
Верзилов опаздывает на три часа. Когда мы забираем его из дома, у нас уже есть список от него - список вещей, которые мы должны купить для Нади. В ночь до отъезда мы покупаем помаду, тушь, крем для загара, пудру для загорелой кожи, маленькое ручное зеркальце, косметичку. Мы не можем найти халат и полотенца - все магазины уже закрыты, суббота ночь. Когда девушка-продавщица пакует наши покупки в магазине недалеко от Красной Площади, она предлагает мне попробовать крем-пудру на своей коже, прежде чем покупать. Я не могу побороть искушения, и говорю, это не для меня, это в тюрьму для одной из девочек Пусси Райот. Продавщица испуганно замолкает.
Петр, наконец, выходит из дома с огромным количеством пустых тюков, сумок и баулов. Он запрыгивает в машину и говорит нам, что нужно остановиться около Даниловского рынка. Нужно купить халаты, полотенца, постельное белье.
Водитель и оператор нервничают - мы должны были выехать несколько часов назад. Теперь непонятно, во котором часу мы окажемся в Мордовии.
На Даниловском рынке мы покупаем несколько комплектов полотенец, несколько комплектов простыней, наволочек, роскошный синий махровый халат, тапочки. Верзилов рассказывает нам, что мы делаем доброе дело: в женских лагерях, когда узница освобождается, она должна выйти "чистой", или "пустой", без ничего, вся одежда должна остаться напарницам, так что наши покупки в конце концов послужат поколениям заключенных.
Следующая остановка - магазин еды. Верзилов говорит, что нужно купить для Кати немного еды. Мы едем в один из гастрономов Москвы на Тверской. Пока водитель паркуется, и пока мы все идем к магазину, Маша и Петр уже наполняют тележку до краев, десятками коробок и коробочек - все, что он видит на полках и на что падает глаз. Я просто молчу, а потом, когда никто не видит, улучаю момент и, пока никто не видит, быстро беру с полок и добавляю в тележку аюрведический чай для себя, пластиковую баночку с творогом, свекольный салат и маленький тридцатидоларовый термос. Маша платит за еду.
Неожиданно на нас наскакивают люди с камерами и начинают снимать. Молодая симпатичная женщина в меховой шапке осторожно берет из моих замерзших рук три тяжелых пакета и помогает донести. Я спрашиваю у Верзилова, кто это. Петр говорит, что это телевидение Рейтер (Reuters), и что им надо сделать пару кадров. Репортеры из Рейтер нацеливают камеры на Верзилова, а потом вежливо раскрывают наши пакеты и начинают раскладывать всю еду на асфальте и потом это снимать. Коля Железняк, наш оператор, в машине сгибается пополам от смеха. "Что это они делают?" - спрашивает он. Они снимают еду, разложенную на асфальте. Симпатичная женщина-репортер из Рейтер говорит мне, что есть еще вторая часть съемочной группы Рейтер, которая уже шастает и снимает везде по Мордовии, и что возможно, мы их даже увидим.
Мы наконец в пути. До Республики Мордовия - семь часов на машине, и мы понимаем, что очень устанем. Наша машина - "Мерседес" на четырнадцать мест. У нас еще есть бутылка рома, из которой Николай сразу начинает пить, и передавать по кругу, и очень быстро мы уже в гораздо лучшем настроении, рассказываем друг другу неприличные анекдоты и звоним знакомым наобум. Люди реагируют с пониманием и терпеливо выслушивают наши впечатления о том, как мы едем в машине через леса по направлению к одной из самых страшных исправительных колоний в стране.
"Едем в Молдовию," - опять говорит Маша, перепутав Молдову и Мордовию. "Да, - говорит Николай. - Попить хорошего молдовского вина. С мордованками. Ты скоро увидишь разницу."
По приезду в деревню под названием Потьма, ближайший населенный пункт, где есть гостиница и ближайший к колонии, мы разгружаем еду и заносим пакеты в мотель. Если мы оставим все в машине, еда замерзнет. Холодно нестерпимо. На мне пять слоев одежды, и мне все равно холодно.
Уже очень поздно, мы открываем двери машины и Коля начинает выносить вещи. Невесть откуда здесь опять корреспонденты из Рейтер. Это уже другая съемочная группа, на этот раз вместо симпатичной девушки - растрепаный бородатый дядька. Они снимают, как Коля выносит оборудование и тюки с едой из машины. Коля раздражен. Он уже занес в комнаты половину пакетов и очень устал. На него нацелены камеры Рейтер. "Ну, как гостиница?" - спрашиваю я у него. Николай пристально смотрит на меня: "Тебе не понравится."
Мне все равно. Наша комната простая, с двумя узкими койко-местами, мы делим комнату с Машей, чтобы сэкономить бюджет. Мой творог и винегрет совершенно замерзли, я пытаюсь жевать безвкусные ледяные замерзшие кусочки, но сдаюсь и все выкидываю - перед тем как положить голову на подушку - и заснуть.
Ночью стук в дверь. Верзилов стоит в дверях, в руках у него полотенце. "Давайте все в сауну?" - весело предлагает он, "Здесь отличная сауна". Мы слишком устали, и я вежливо говорю нет, и снова засыпаю.
Совсем поздно ночью Маша и Верзилов записывают и переписывают списки вещей и продуктов, которые завтра будут отвезены Наде в колонию. Под утро у них список на три страницы. Маша ложится спать в три часа ночи.
____

В семь утра нас с Машей будит женщина c железным лицом: "На подъем!" - говорит она. "Это срочно. Нужно срочно спуститься вниз. Тут пришел счет за сауну, за весь вечер, 2000 рублей, его нужно срочно оплатить. Молодой человек в соседнем номере сказал, что вот блондинка в вашем номере должна оплатить. Давайте поскорей. Платить-то будете? И кто это с вами в номере (показывает на меня) - у нее есть регистрация?" Маша вздыхает, набрасывает пальто, спускается вниз и оплачивает счет.
Внизу, в советского типа столовой, все смотрят телевизор. По телевизору передают, что актер Жерар Депардье только что насовсем отказался от французского гражданства и переехал жить в Бельгию, потому что не хотел платить французские налоги. "Делают, что хотят" - раздраженно говорит буфетчица. И уже к нам - "Кушать что будете?" "Мы ничего" - поспешно говорим мы с Машей, глядя в меню. "Ну, может, яичницу. Кетчуп, сосиски?" - спрашивает буфетчица. "Не надо" - испуганно говорит Маша.
Спускается Верзилов. "Я буду свежевыжатый сок" - говорит он, "Вот, 400 рублей. И вам советую." "У нас кончились деньги" - мрачно говорит Маша. Верзилов покупает один сок на всех и делится с нами.
Мы загружаем вещи обратно в машину.
Рейтер опять здесь с камерами и снимает, как мы заносим все опять обратно в машину. Верзилов опять дает им интервью. Николай раздражен. Мы с Машей делаем фотографии местности. У Маши маленькая видеокамера, и мы снимаем друг друга на фоне деревянных домиков и таблички - "Улица Советская, дом 1". Репортеры исчезают так же незаметно, как и появились.
Мы едем в колонию. По дороге записываем интервью с Верзиловым.
Верзилов рассказывает нам, что здесь, на маленьком пятачке, который называется Зубова Поляна - восемнадцать колоний. Только три колонии - женские, остальные мужские, и притом некоторые из них - строгого режима. Условия в них должны быть ужасными. Верзилов говорит, что, похоже, со Сталинских времен мало что изменилось.
Я читала о Мордовских лагерях у Солженицына, он описывал их как один из островов ГУЛага. Везде надзорные башни и колючая проволока, и мы видим мужчин и женщин с автоматами на этих башнях. Маша говорит, что им должно быть очень холодно стоять вот так, на ветру на этих башнях с автоматами в двадцатипятиградусный мороз. Николай отвечает, что у него нет к ним никакой жалости.
Мы немного снимаем из окна. Верзилов рассказывает нам, что в "его" исправительной колонии снимать опасно, но что мы можем снимать вокруг после того, как отвезем его и разгрузим вещи. Николай шепчет мне, что он не очень-то доверяет Верзилову, лидеру арт-группы "Война", потому что "как так - снимать в "его" колонии опасно, а во всех остальных безопасно? Скорее всего, опасно снимать везде, он просто не хочет себя лично компрометировать, и он прав."
Маша спрашивает у Верзилова, почему случай с арестом Пусси Райот вызвал такой сумасшедший международный резонанс. Верзилов на своем чистом, без акцента, или с легким британским акцентом, английском, рассказывает нам, что на западе люди почувствовали, что произошла атака на их базовые ценности - демократию, свободу слова, феминизм, права человека. Вот отсюда и реакция.
Мы в исправительной колонии меньше чем через час. Внутрь нас не пускают, как и ожидалось - не было договоренности. Пойдет один Верзилов и останется на трехдневное свидание. Неожиданно мой айфон выключается - наверное, какие-то барьеры стоят, потому что ни у кого не работают телефоны. Я захожу в приемную колонии и вижу нашу еду и вещи в мешках и клетчатых китайских тюках посреди комнаты на кафельном полу. Верзилов выходит на улицу, чтобы попрощаться со съемочной группой.
Тем временем я становлюсь свидетельницей сцены.
Группа женщин, очень простых, в косынках, все разных возрастов - или точнее без возраста - и один мужчина. Пять или шесть человек сидят на длинных деревянных скамейках в приемной друг напротив друга. Голос - "Кузнецова, на выход!" Входит женщина. У нее нет возраста. Ей может быть сорок, пятьдесят, шестьдесят или семьдесят. У нее нет зубов, или, может быть, один зуб. Она закутана в тряпье. Она подбегает к другой женщине, сидящей с мужчиной на скамейке. Женщина на скамейке взволнована, счастлива, улыбается, встает, берет только что вошедшую за рукав.
"А ты мужа-то маво признала?" - спрашивает женщина со скамейки. "Нет, скажи, мужа маво признала?" Только что вошедшая молчит. Я смотрю по сторонам - все в комнате - может родственники, может чужие - молчат, смотрят на женщину. Только что вошедшая говорит, что после шести лет она должно быть забыла. Их язык простой, грамматически неправильный. Обе идут в предбанник, в другую, маленькую комнату, и только там уже обе разражаюся рыданиями. Обе женщины кажутся одного возраста, или скорее всего, обе без возраста, и они держат друг друга в объятиях и рыдают. Я обвожу комнату взглядом и замечаю, что почти у всех сидящих на лавках блестят глаза.
Неожиданно мои глаза тоже наполняются слезами и я неожиданно вспоминаю и жалею что я забыла и так и не включила мою спрятанную шпионскую камеру-ручку, чтобы запечатлеть нечто безвременное, может быть даже нечто безвременное из Достоевского, что никто не сможет потом воспроизвести или даже записать.
____
Верзилов возвращается через несколько мгновений. Он сует мне в руки рюкзак с компьютером. "Возьми это - говорит он. Я ухожу на три дня, и я боюсь, что они украдут у меня это, или конфискуют. Я найду тебя потом и заберу. Но пожалуйста не говори мне по телефону свой адрес, потому что мой телефон прослушивается. А здесь он не будет работать".
У меня нет выбора. Я соглашаюсь и забираю у него рюкзак.

Путь назад
Я иду к машине. Мы едем еще мили три по направлению к гуще лагерей, и в конце концов упираемся в тупик. Водитель нервничает. Он говорит, что поворачивает назад и если нас увидят с профессиональными камерами - нам зададут много вопросов. Поэтому мы поворачиваем назад и останавливаемся только тогда, когда видим красивую маленькую деревню, которая начинается сразу после стены колючей проволоки.
Мы выходим из машины и Николай начинает снимать красивые пейзажи. Зачем, думаю я. Я вижу как пожилая женщина (старуха?) пересекает заснеженное поле. Я машу ей. Она останавливается. Она говорит, что ее зовут Маша, баба Маша. Она говорит мне, что ее муж просидел в одной из этих колоний четыре года. Ещё она говорит, что здесь одни колонии, на километры вокруг. И что они были здесь, насколько она может вспомнить. Я зову Николая. Он неохотно идет к нам. Мы наскоро записываем женщину - она говорит про лагеря вокруг. Она говорит мало и не может построить целого предложения. Я замечаю, что у нее тоже нет зубов, что вмиг делает ее старухой. Здесь ни у кого нет зубов. Я прошу ее подождать. Я бегу в машину. Я хватаю пластиковый пакет с утаенными от Петра апельсинами и бананами и даю пакет старухе. Может, она уж и не такая старая. Но определить невозможно - в этих условиях любой стареет быстро. Она выглядит на семьдесят, но ей может быть гораздо меньше.
Глаза женщины светятся. Она целует меня в обе щеки. Она просит меня написать ей, когда фильм будет готов. Она говорит мне, запомни, меня зовут Мария, Мария Андреевна, ты запомнишь? Напиши, Зубова Поляна, Чудилова Мария Андреевна. Напишешь?
Самое грустное, что ее звали совсем не так - или не совсем так. Я тут же забыла ее имя, как только мы сели обратно в машину. Я просто придумала эту фамилию. Я помню, что ее звали Маша. Но я никогда ей не напишу, никогда не увижу снова, но вот передо мной была еще одна жертва этого страшного режима, эта песчинка, снежинка затерянная в этом снежном поле - и я никогда не вспомню и не узнаю ее имя, оно так и останется неизвестным, даже если я и вставлю одно или два ее грамматически неверных предложения в документальный фильм про женщин ГУЛага.
Мы продолжаем путь к Москве. Мы настолько устали, что не можем думать о планах. Маша и Тедди улетают в Техас на следующее утро. Катюша едет к себе в Новый Оскол. Я остаюсь в Москве еще на несколько дней. Мой контракт с компанией до сих пор неоплачен - это меня расстраивает, но я терплю.

Москва
Уже в Москве, я иду в Дом Журналиста на встречу с режиссером Пашей К. и его оператором - чтобы вернуть неиспользованную пустую камеру-ручку. Мы не хотели рисковать правом Верзилова посещать Надю, и нас не пустили внутрь колонии. Поэтому мы не использовали ручку, но спасибо большое. Я рассказываю им некоторые детали путешествия. "В этом всем есть вообще фильм - говорит Паша, - Это удивительно, то что ты рассказываешь - и похоже на комедию." Я соглашаюсь. Мы смотрим фильм "Я тебя не люблю". Документальная драма про несчастливую любовь подростков в портовом Ростове-на-Дону. После фильма мы идем в бар - где мы сидим до пяти или шести утра, не всегда разговаривая, но часто поднимая бокалы, чувствуя объединенность и умиротворение.
Проект "Срок" приостановлен, и операторы снимают про шаманов и целителей на Карпатах в Западной Украине. Духовность - это способ убежать от действительности, говорит мне Оля позже. Эти знахари, шаманы и лекари никогда не боятся сказать правду. Оля работает над веб-сериалом про традиционную медицину и целителей в России - Живые Традиции.
В последний день перед отлетом в Калифорнию через Париж я звоню друзьям. Это мои старые друзья, некоторых я знаю много лет. Может быть, двадцать лет, может и больше. Большинство из них училось в США - у одного друга докторская по политической экономике в Стэнфорде и он сейчас один из управляющих центра Сколково, версии Силиконовой Долины в Москве. Кроме встречи с друзьями, мне еще нужно отдать Верзилову рюкзак. Я звоню ему и он говорит мне, что приедет за ним через час.
Три часа спустя - Верзилова нет. Я забираю верзиловский рюкзак и еду в дом друзей. Говорю Верзилову приехать туда. Я звоню еще одному другу "не из этой компании" режиссеру Боре Каверину, он живет на Маяковке - чтобы приехал и попрощался со мной как следует, не на зимнем ветру в переходе, как он сам выразился. Боря обещал приехать.
____
Мы у друзей. Там день рождения, и накрыт стол. Друзья собираются открыть новый ресторан на Патриарших Прудах в центре Москвы, они разбираются в еде и ценят ее, и они сами прекрасно готовят, не хуже Тедди. Мне это очень, очень нравится. Мы рассаживаемся вокруг стола. Мне наливают белое калифорнийское вино.
Меня спрашивают, что привело меня в Москву на этот раз. Я говорю, что снимала фильм про Пусси Райот. "Про этих проституток?" - говорит папа хозяйки дома. Он выразился даже крепче. "Им еще мало дали. За оскорбление наших ценностей, наших идеалов, нашей веры." "Какой веры?" - спрашивает Лерка, жена Андрюши из Сколкова. "Да, - говорю я, У Вас внук ходит в еврейскую школу. Девушки протестовали в христианском храме".
Разгорается спор.
- Зачем тебе вообще все эти фильмы про Пусси Райот, про ГУЛаг?
- Она не сама их делает, ее нанимают их делать, - вступается в мою защиту подруга Оксана.
- Ну вот почему ты не снимаешь фильмы про людей труда, Марьяна? - спрашивает хозяин дома.
- Каких людей труда? - спрашиваю я.
- Не знаем, - говорят друзья, - мы вот открываем ресторан, например, в центре Москвы, прямо на Патриарших, мы вот люди труда. А что сделали, где работают, чем занимаются эти панки?
Я молчу.
___
Мне повезло: папа хозяйки распрощался и ушел за несколько минут до того, как наконец, пять часов спустя, показался Верзилов. Я говорю всем, что это мой знакомый, пришел попрощаться и за рюкзаком, и что его зовут Петя, и больше ничего не говорю. Верзилова усаживают и угощают едой и вином. Тут он замечает стикер на телефоне Андрюши из Сколкова - на стикере написано "Центр Сколково". "Неудавшийся эксперимент Медведева," - цедит Верзилов сквозь зубы - так, чтобы Андрюша слышал. Андрюша затрясся от злости. Я сижу между ними. Как наивно было пригласить лидера группы "Война" на встречу более консервативных моих друзей!
Потом пришел Боря. Он интеллектуал, левый радикал, и единственный, кому я могу рассказать о ситуации - у нас сидит лидер оппозиционной арт-группы и муж лидера Пусси Райот, а остальные - люди труда, умеренные или неумеренные консерваторы.
Я отвлекаю Верзилова разговорами. Веду его в другую комнату. Мне интересно, как живется Наде. "Ты будешь записывать?" - спрашивает Верзилов, кивая на мой лежащий на столе айфон и ожидая, что я достану камеру. Он так привык к журналистам и интервью, что удивлен, когда я говорю, что не буду ни записывать, ни снимать. "У нее все хорошо. Все отлично." - говорит Петр. - "Ей очень понравилась еда. Я ее опять увижу в этот четверг".
"У тебя канадское гражданство, - говорю я. - Ты думал о том, чтобы уехать из России, когда Надю освободят, и может быть, чтобы написать книжку?"
"Нет - говорит Верзилов. - Наш дом здесь. Я живу здесь, мы действуем на этой территории. Мы - группа "Война".
Когда Верзилов уходит, Андрюша спрашивает меня, кто же это был. Я не хочу говорить, но уступаю под давлением. Когда я говорю им фамилию Пети, меня атакуют. Андрей в ярости. "Верни его немедленно! Я дам ему в бубен! Я хочу дать этой сволочи в бубен! Если бы не ты, я бы сразу же дал ему в бубен! А так, теперь я узнал его, я хочу, чтобы ты ему позвонила, пусть придет назад." Мы раньше никогда не слышали, чтобы Андрюша хотел кому-то дать в бубен. Почтенный отец семейства, один из начальников Сколкова. За столом спорят, что Пусси Райот надо было осудить, ну может быть, не на два года, но дать им какой-то срок, и что они позорят Россию и православную веру.
Я говорю, что журнал "Фигаро" во Франции только что назвал Надю Толоконникову Женщиной Года - она опередила Мишель Обаму и Мэрил Стрип. Это не впечатляет сидящих за столом.
Позже, прочитав мои заметки, Боря сказал: "Я, конечно, польщен, Марьяна, что Вы упоминаете меня в Вашем рассказе. Но вы описываете меня как кого-то, кто молчал на протяжении разговора. А я не молчал! Я сказал, что дело с арестом и ссылкой Пусси Райот нанесло неповторимый ущерб репутации России и что танцевать в церкви - это все равно, что танцевать в Большом Зале Московской Консерватории им. Чайковского (у Бори оба родителя преподавали в Консерватории им. Чайковского) - и никто бы и не подумал упекать их за это в лагеря на несколько лет."
Действительно, Боря и пара других друзей защищали осужденных. Я извиняюсь перед Борей и говорю, что непременно упомяну все, о чем он говорил.
Когда мы уже прощаемся, хозяева жмут мне руки и просят пообещать, что мой следующий фильм будет про людей труда. Вот хотя бы про них.
"Сделайте что-нибудь, я обязательно сниму." - обещаю я.
Андрюша из Сколкова целует меня в обе щеки. В правую, в левую. Его жена Лерка добавляет - "Андрюш, и контрольный один не забудь: в затылок."
Я зеленею. Андрюша целует меня в затылок. Все смеются.
____
"Почему тебя это удивило? - спросил мой американский друг Пип, который уже 20 лет живет в Париже. - Это была обычная политическая дискуссия за столом. Люди все время обсуждают политику за ужином."
"Это было больше, чем политическая дискуссия - говорю я. - Это было почти насилие. Причем это происходит всегда, когда здесь заговаривают о Пусси Райот и оппозиции."

Эпилог: в Центре Помпиду
На следующий день я в самолете в Париж. Я чувствую облегчение и огромную усталость. Три недели назад я пообещала себе, что пройду через все эти съемки и поездку в Мордовию, только если потом пойду в Музей Помпиду посмотреть на последнюю выставку Сальвадора Дали.
После часа в очереди в музей Помпиду перед рождеством - я захожу в музей. На выставке Дали я смеюсь. Я смотрю на красный туфель Галы и на "Великого Мастурбатора", на головы Ленинов в клавишах фортепиано на картине "Частичная Галлюцинация". Люди собрались вокруг этих работ и они настолько серьезны и задумчивы...
Но он был просто великий хулиган! - думаю я. Рядом со мной, уставившись на туфель Галы, полный волос и с приклеенной к нему порнографической фотографией, парень лет тридцати. Он похож на студента, может, немного на Петю Верзилова.
Уже на выходе из Центра Помпиду я прохожу через зал художника-концептуалиста Аделя Абдельсемеда. В первом помещении на стене проектируется видео молодой женщины, кормящей грудью молочного поросенка. Поросенок очень симпатичный. Во втором зале останки взорванной кабины самолета. Потом - небольшая арена, на которой животные поедают друг друга. Дерутся две собаки, и побежденная собака жалобно скулит. Змея пожирает жабу. Дерутся - насмерть - два петуха. В следующей комнате видео группового секса на глазах у зрителей в галерее. Когда все заканчивают, зрители аплодируют.
Мне хочется написать Пете, что в Помпиду на выставке экспонаты Дали, и эти хулиганские порновидео Аделя - возможно и точно - гораздо более смелые (и для своего времени) - чем все, что мы видели у Пусси Райот или у группы "Война". Но здесь, в Помпиду, эти экспонаты - часть музейной экспозиции и люди платят, чтобы на них посмотреть.
Но потом я думаю, что Петя, наверное, и так все это знает.