Нора Райхштейн

...Тиражом 1000 экземпляров (это очень и очень мало!) вышла книга воспоминаний Норы Райхштейн под лукавым названием "Осколки памяти". То самое исключение. Хорошая литература. Не про себя в искусстве и даже не про искусство в себе. Подробности только художественные. Издана книга прекрасно - и в руках держать приятно, и глаз радуется. Читать - не оторвешься.

Нора Райхштейн - режиссер. Принято называть ее детским режиссером, хотя на ее счету очень много спектаклей для взрослых. Но в историю театра - уж не знаю, как советского, но ленинградского-петербургского-то точно - она вошла именно детскими спектаклями. "Золушка" в Малом драматическом. Девочки, некогда по уши влюбленные в златокудрого принца, уже водят на "Золушку" своих дочек - и тоже влюбляются. "Снежная королева" в Театре имени Ленсовета. Михаил Боярский - злой Советник, Лариса Луппиан - девочка Герда, Ирина Мазуркевич - Маленькая разбойница, Сергей Мигицко - Атаманша. Кумиры детства. "Малыш и Карлсон, который живет на крыше" в том же театре. Спектаклю тридцать лет, а успех неизменный, шумный и веселый юбилей отпраздновали недавно, и старшее поколение зрителей привело в зал - кто детей, а кто внуков, и теперь они тоже могут сказать с гордостью: "Я видел Фрейндлих в роли Малыша и Равиковича в роли Карлсона!"

Нора Райхштейн - очередной режиссер. Это такая особая профессия - художник на втором плане. Он делает очень много черновой работы, и иногда ему главный дает что-нибудь поставить. Чтобы быть очередным, нужны железная воля и мощное чувство собственного достоинства. Нора Абрамовна обладает и тем, и другим. А начала она очередным при великом Акимове. И продолжала работать в Театре Ленсовета, когда Акимов возглавил Театр комедии, а в Ленсовет пришел Игорь Владимиров. "Вряд ли еще в каком-нибудь театре Советского Союза существовал очередной режиссер на протяжении тридцати лет", - ехидно пишет о себе Райхштейн. А ей нравилось...

Нора Райхштейн - очень хороший режиссер. Этот тезис ни у кого из профессионалов сомнений не вызывает. Более того, многие эту фразу подхватывают: "А актриса какая!" Как актрису, правда, ее знают гораздо меньше. На сцену она выходила редко, предпочитая работать все-таки по профессии.

Чего можно было ждать от книги, написанной человеком, который видел становление Театра Ленсовета и активно работал в нем в период его расцвета? Ну расскажите, расскажите, как вас обижали, как вас притесняли! Не хотите - расскажите хотя бы подробности, пикантные, занятные, что-нибудь этакое, ну вы же там были, видели!..

А вот и нет.

"Осколки памяти" - это сюжеты и наблюдения, наблюдения и сюжеты. Вся жизнь - сплошные сюжеты. Страшные, смешные, нелепые, романтические, отчаянные. Записанные так изящно и так строго, что сами по себе оказываются художественными произведениями, хотя на первый взгляд выглядят набросками, подмалевками, этюдами для чьей-нибудь будущей работы - например, фильма о войне. Или о театре. Или о загранице. О чем угодно. Восемь строк о случайном попутчике, чудом спасшемся с разбомбленного фашистами корабля и видевшем, как тонет его мать, сопоставимы со знаменитой детской коляской, прыгающей по ступеням одесской лестницы...

Нора Абрамовна ухитрилась написать книгу о себе не про себя. Ее мемуары похожи на сборник эссе от первого лица. Подавляющее большинство их - о жизни театра. Именно так - не о жизни в театре, а о плавном течении времени в пространстве театра. И о людях. О самых разных людях. Рассказ о том, как завхоз в пятидесятые годы ежедневно приходил в кабинет к Акимову и пытался повесить там портрет Вождя всех народов, а Акимов изобретал все новые и новые, причем неоспоримые аргументы, почему именно здесь портрет этот висеть не должен. А рядом рассказ о соседях по громадной коммуналке, и прелестный пассаж об алкоголике, который переночевал на лестнице, изгнанный женой из дома, а наутро самым первым в городе пришел на выборы и о нем написали в газете "Ленинградская правда". Страшный сон про скульптуру "Сталин и Ленин в Горках", из которой изъят в связи с разоблачением культа личности Сталин. И рядом гастроли Райкина в Одессе, красивый уход маэстро в гриме и костюме через зал в гостиницу, и бегущий впереди сопровождающей толпы мальчик: "Дядя Райкин, а дядя Райкин! В Одессе второй раз это не номер!"...

Такие эссе в обиходе называют рассказками. В этом слове есть очень много от сказки. Нора Райхштейн ассоциируется с золушкиной крестной, доброй феей, которая обожает творить чудеса. В ее "Золушке" из головы мальчика-пажа по мановению волшебной палочки бьет фонтан. И сколько поколений ахало вместе с Золушкой, поражаясь этому! Зачем фея это делает? Просто так. Как это сделано - понятия не имею. Так же и с книгой - то там, то здесь расцветают цветы и бьют фонтаны. Зачем? Для чуда. Как? Непонятно. Почему от коротенькой главки "За рекой в тени деревьев", посвященной отношениям Товстоногова и Акимова, отношениям, которые сводились к случайным деловым встречам, веет такой отчаянной хемингуэевской тоской? С чего вдруг возникает умопомрачительно смешная по описанию классификация послепремьерных банкетов? Как между двух забавнейших глав появляется пронзительная "Таинственная гостья" - о репетиции, о Короле, умершем у ног Золушки с приветственной, полной счастья репликой на губах? Чем руководствовался автор, не переписывая главы о жизни в эвакуации в Свердловске, упорно именуемом сибирским городом, а приписав постскриптум - мол, только сейчас узнала, что это, оказывается, Урал? Откуда ни с того ни с сего взялся опоздавший на репетицию артист, оправдывающийся: "Развели Аничков мост"? Можно объяснить такую структуру умным специальным словом из области режиссуры "темпоритм" - читателя-зрителя нельзя постоянно веселить или держать в напряжении, нужно уметь простраивать динамику действия. Но лучше все-таки воспринимать эти, вроде бы никак не связанные друг с другом сюжеты как фонтаны и розы.

Та же фея в той же "Золушке" негодует: "Ненавижу старуху лесничиху!" Добрые феи тоже умеют испытывать сильные негативные чувства. Нора Абрамовна - не исключение. Мир, написанный ею, состоит отнюдь не из ангелов в белых одеждах. Но ни один человек из нелюбимых ею - а она умеет не любить - и презираемых не назван по имени. И даже примет нет никаких. Кто знает - тот поймет, а кто не знает, тому и знать незачем. Это не человек, это вспомогательный персонаж, необходимая составляющая борьбы зла с добром, часть сюжета.

И даже служебный проступок, представленный в качестве сюжета, воспринимается уже по-другому. Кто-то, может быть, в аналогичной ситуации разразился бы гневным монологом об отсутствии профессионализма и чувства товарищества. Райхштейн превращает неявку актера на спектакль в комедию о собственном экстренном вводе на роль рабочего-винодела и со стороны откровенно наслаждается смеховой истерикой, грянувшей на сцене. Не самую удачную шутку одного из коллег она обращает в очередную рассказку, в которой вынуждена переводить с хорошего русского на хороший русский беседу между великим Питером Бруком и одним из артистов Театра Ленсовета. Описание ненавистных всем "приемок спектакля", когда приходили люди из райкома и объясняли, что спектакль плохой, не пышет праведным гневом всех художников СССР - оно плавно подводит читателя к удивительно сценичному и полному королевского достоинства жесту худрука театра Игоря Владимирова, швырнувшего в лицо комиссии в ответ на обвинения в антисоветчине, за неимением партбилета, советский паспорт. Поставить бы такое - скажут, неправда...

Нора Райхштейн пишет, как говорит и как ставит спектакли - сдержанно, емко и четко. "А жизнь начинала продолжаться" - это после войны. "Кто-то подарил настоящую боцманскую дудку, висит она на стене и молчит. Можно подуть в нее, и раздается характерный свист. Становится веселее, но ненадолго" - это из главы о телеспектаклях. "Город, где на улицах нахально растут пальмы. Люди на улицах обстоятельно гостеприимны" - полное представление о Сухуми. "Все вместе похоже нляндия... И так обо всем.

И два сюрприза, два эксклюзива - в начале книги и в конце. В завершение, вместо эпилога - сказка Норы Райхштейн по мотивам ее же собственной пьесы "Там, где шиповник рос аленький". Двадцать лет назад был такой спектакль в Молодежном театре. Остались от него только фотографии в архиве, воспоминания тех, кто смотрел его по пять раз, и эта сказка. На обложке - портрет Норы Райхштейн работы Николая Акимова. Не выставлялся.

Нора Абрамовна знает и помнит, разумеется, гораздо больше того, что написала. Но осколки выбраны именно эти. И мне кажется, я знаю, почему. В сказке про Снежную королеву мальчик Кай должен был сложить из ледяных осколков слово "вечность". Из ледяных - не получится. Нора Райхштейн сложила его из осколков памяти. И получилось зеркало, в котором отразился целый мир. И пара коньков в придачу.

Елизавета Минина