Борис Блинов

Хотя он был моим другом, я очень мало знаю о его прошлом. Кто он? Какого роду племени—меня мало интересовало. Знаю только, что Е. В. Елагина, ученица Вахтангова имела какое-то отношение к драматическому кружку ленинградского торгового порта. И этот кружок посещал Боря Блинов. Грузчик могучего сложения. Сказывали, что он сын извозчика.

В ТЮЗ его привела Елена Владимировна Елагина, и он сразу же стал играть в театре небольшие роли, а на наш курс, который вел Б. В. Зон, он приходил как вольнослушатель. В годы нашей юности было модно гордиться своим пролетарским происхождением и, когда Борю Блинова спрашивали, кто его отец, он отвечал «извозчик» вместо извозопромышленник. Когда спрашивали, откуда он пришел в ТЮЗ, он отвечал, что из порта, хотя в порту он работал недолго, а вот что пришел он в порт из немецкой школы «Петер-Шуле», об этом Боря рассказывать почему-то не очень любил. А, может быть, его отец и впрямь был извозчиком, а Боря грузчиком? Какая разница! Важно, что Борис Блинов был очень талантливым и очень правдивым человеком.

Впервые я его увидел в спектакле ТЮЗа «Винтовка». Спектакль начинался так. Гонг! Медленно гаснет свет. Несколько секунд зрители пребывают в абсолютной темноте. Затем яркий луч как бы вырывает из темноты солдата, стоящего под Красным знаменем с винтовкой в руках. Мужественное лицо солдата кажется спокойным, но это только первое впечатление. Солдат пытается скрыть волнение и от этого волнуется еще больше. Его могучая грудь вздымается, шумно вбирая воздух, чуть вздрагивают ноздри. Выдох… Еще вдох… Солдат как бы копит в себе богатырскую силу. Освещенное ярким лучом, колышется над ним Красное знамя. В зрительном зале наступает такая тишина, когда кажется, что ты слышишь биение сердца твоего соседа. Когда же он начнет говорить? Молчание длится слишком долго. Возникает непреодолимое желание сказать солдату: — «Ну, не волнуйся, говори—ведь здесь все свои!» И в тот момент, когда ваши губы готовы разомкнуться, чтобы крикнуть: — «Говори же, говори!» — солдат начинает говорить. Сначала тихо, чуть сиповатым голосом с ярко выраженным вятским говорком: «Я сын трудового народа…» и опять долгая пауза. Солдат думает… на крепких челюстях играют желваки…

Вдох… и, осмелев, солдат говорит чуть громче… «Союза Советских Социалистических республик...». Еще вдох… и зрительный зал будто заполняется мощными, твердыми уверенными взволнованными словами присяги: «Принимаю на себя звание воина рабоче-крестьянской Красной армии!»

Когда кончаются слова присяги, зрительный зал буквально разрывают бурные, долго несмолкающие аплодисменты. Аплодируют стоя.

Прошло много лет с тех пор, и мне сейчас очень трудно понять и определить, что это было? Я только прошу прочитавшего эти строчки поверить в мою искренность. Я никогда более, ни в одном театре и ни на одном спектакле не переживал подобного волнения… Я не могу [отнести] это на счет своей юности, ибо и в юности я видел немало интересных и волнующих спектаклей. Всегда ли Борис Блинов играл так? Да какая тут к лешему игра! Ничего общего с игрой это не имеет, но поскольку в нашей театральной терминологии другого слова еще не придумано, будем пользоваться им.

Нет, не всегда он играл так… Были спектакли, когда Борис Блинов был вял, не сосредоточен, проговаривал неряшливо слова и все! Почему же его самозабвенно любили артисты? Почему не чаял в нем души наш худрук и учитель Борис Вольфович Зон? Почему когда Борис играл в каком-либо спектакле, за кулисами и в оркестровой яме собирались артисты, занятые и не занятые в спектакле? Наверно потому, что у Бориса не было одинаковых спектаклей. Каждый спектакль с его участием был неповторим, от каждого спектакля мы ждали подарка, сюрприза. Пьеса «Первая вахта» драматурга Вальде. Блинов играл пожилого боцмана. В одной из сцен боцман обучает курсантов, как вяжется тот или иной морской узел. Светит солнце, на палубе парусного учебного судна расположились курсанты, попыхивая трубкой-носогрейкой. Боцман неторопливо обходит курсантов, делая замечания: «Ну вот, Терехов, опять ты напутлял как корова ногой. Рази это узел?» «А что же это, товарищ боцман?» «Гнездо это, братец, воронье притом!» Курсанты хохочут. Громче всех заливается курсант Египко, которого играл я. Боцман, сдвинув седые брови, направляется ко мне. Я сразу же перестаю хохотать и, опустив голову, сосредоточенно вожусь с узлом, пожовывая какую-то крошечку, попавшую мне на зуб. Подойдя ко мне, боцман должен был сказать, если мне не изменяет память, такие слова: «Над Тереховым смеесся, курсант Египко, а узел, вишь, тебя высмеял…» Произошло совсем другое. Боцман долго смотрит на меня и вдруг рявкает во всю силу своих могучих легких: «Курсант Египко!» Я судорожно вскакиваю и вытягиваюсь перед боцманом. «Что вы жуете?» — еще громче вопит боцман и явно ждет от меня ответа. Я ошалело смотрю в его немигающие, суровые глаза и, неожиданно для самого себя, выпаливаю: «Крошечку, товарищ боцман!» «Подите выплюньте за борт!» — без промедления рявкает боцман. Я бегу к борту, а боцман, пробурчав на ходу что-то вроде: «пересмеханчик еще тожа…» — покидает палубу.

Дружно хохочут зрители, хохочут курсанты на палубе, хохочут артисты за кулисами. И это нельзя назвать просто отсебятиной или желанием повеселить своих коллег. Подобного рода неожиданности рождались у Блинова, видимо, от глубочайшего проникновения в правдоподобие чувствований своего героя. Смешное слово пересмеханчик, небрежно брошенное боцманом Египке, в полной мере выражало всю человеческую сущность курсанта Египки. Оно было настолько точным, что автор тут же внес его в экземпляр пьесы.

Борис Блинов не умел врать, и не хотел врать ни на сцене, ни на экране, ни в жизни. Волею судьбы, попав в глубокий тыл, на объединенную киностудию в Алма-Ату, а не на фронт, он где-то глубоко страдал, хотя отлично понимал, что так надо! Снимался он в картине «Жди меня» у режиссера А.Б.Столпера. И, почувствовав себя солдатом, он уже не снимал военной формы на протяжении всего съемочного периода картины.

Во время съемок, репетиций Борис был предельно собран, точен, про него говорили, что Блинов приходит в павильон раньше пожарников… В свободное от съемок время его часто можно было видеть в кругу военных, они буквально тянулись к нему, а он к ним. Видимо поэтому никого не удивляла дружба Бориса Блинова с летчиком Белоусовым. Белоусов сражался с фашистами в северной авиации, его судьба в какой-то мере сродни судьбе Алексея Маресьева. Белоусов потерял обе ноги выше колен, и, кроме того, летчик сильно обгорел, сгорело лицо, волосы… Передвигался он на протезах с двумя тросточками. Когда они с Блиновым проходили по тихим улицам Алма-Аты, утопающим в буйном цветении яблонь, останавливались прохожие и подолгу смотрели им вслед, грустно покачивая головами.

Как-то я спросил Блинова: «Почему ты всегда молчишь, когда ты с Белоусовым? Он все говорит, говорит, а ты только слушаешь, что он тебе рассказывает?» Борис мрачно посмотрел на меня и, не разжимая зубы, сказал: «А ты сам его послушай, может, тогда не будешь задавать дурацкие вопросы».

А затем наступил другой период. Молчал летчик, он внимательно слушал, опустив обгоревшую голову, а говорил Блинов. Что он ему рассказывал? Знаю только, что, отбыв положенное время в госпитале, летчик уехал из Алма-Аты. Только много лет спустя я узнал, что Белоусов снова вернулся в боевую авиацию. Сейчас он живет в Ленинграде. Он награжден золотой звездой героя. После отъезда друга Борис Блинов продолжал сниматься в картине, только стал еще более молчаливым и почти совсем перестал улыбаться.

К тому времени, когда работа Блинова в картине подходила к концу, жители перенаселенного города Алма-Аты начали испытывать большую нужду в продуктах и питьевой воде. В Алма-Ате вспыхнул брюшной тиф. Заболел и Борис... — Ты не болен, Боря? Иди к врачу, может быть, у тебя тиф!, — говорили ему. — Это малярия, болезнь противная, но не заразная, — отвечал он и продолжал работать.

Борис отчаянно боролся с болезнью, только бы не свалиться, только бы закончить картину. Последний съемочный день с его участием был напряженным. Все понимали, что Блинов болен, но никто из товарищей не подозревал, что у него тиф, и что он работает с температурой под сорок. — Малярия, болотная болезнь,— говорил он, — Знобит немного, но ничего, выдюжу. Съемки были закончены, и Блинов слег… Лежа в постели, он нарисовал на стенке странное чудовище, вылезающее из трясины, обвитое болотной травой, тиной… У чудовища были большие, печальные глаза. Под рисунком надпись: Малярия. Это был его первый и последний рисунок в жизни.

Хоронили Блинова на Алма-Атинском кладбище. Странные это были похороны. Этот могучий человек никак не хотел идти в землю. Могильщики несколько раз увеличивали могилу, чтобы в нее поместился гроб. Его положили лицом к восходу солнца. В головах растут белые-белые березы.

Павел КАДОЧНИКОВ

...Всех героев Блинова отличала одна особенноcть. Мужетвенность, твёрдость, воля всегда сочетались в них с редкой деликатностью, человеческой мягкостью, просветлённым лиризмом. И это придавало им поразительное обаяние.

Чтобы обогащать роли чертами своего характера, актёр должен обладать яркой индивидуальностью. По складу характера Борис Владимирович был романтиком, человеком неугомоным, увлекающимся. Задушевность, сердечность, простота уживались в его натуре с удалью, размахом, азартом.

Он боготворил Пушкина, хорошо знал его, много читал наизусть, неизменно находя в пушкинской поэзии что-то необычайно созвучное своей душе.

Второй его страстной привязанностью в искусстве стал Левитан. Блинову была понятна влюблённость художника в русскую природу, он сам преклонялся перед её красотой, всегда получая от общения с ней заряд творческого вдохновения.

Редкое свободное время он предпочитал проводить на природе, в деревне. Блинов любил животных и, видимо, не случайно находился в близкой дружбе с превосходным художником-анималистом Е. Чарушиным.

Те, кому посчастливилось видеть Блинова в театре, говорят, что в кино его талант раскрылся несколько однопланово, режиссёры использовали главным образом одну грань его актёрского дарования. О Блинове на сцене рассказывают чудеса. Причём рассказывают самые разные люди: его коллеги-актёры и зрители...

"Советский экран" № 19, 1969 год