Вера Васильева

Вера Кузьминична Васильева родилась 30 сентября 1925 года в деревне Сухой Ручей Калининской области в рабочей семье. «Мои родители тверские. Мама родилась в городе, в семье рабочего-гравера, где было девять человек детей, а отец в деревне. Мама, увлеченная революционными идеями, нередко попрекала папу, что в его семье было аж две коровы! Сама она закончила коммерческое училище, изучала французский язык, привыкнуть к деревенской жизни не могла, и семья переехала в Москву. Приезжие тогда жили в подвалах, работали дворниками, истопниками. А мама устроилась на заводе, еще училась, и ее душа была больше вне дома, хотя у нее и росли три дочери. Я была младшей... А папа, напротив, после работы (он был механиком в гараже на том же заводе) спешил домой, готовил обед, ждал маму и много читал. Если люди, знавшие его, говорят, что я его истинная дочь, - для меня нет выше похвалы.

Внешне, видимо, я унаследовала его послушный, кроткий характер, а внутренне - мамины мечты о чем-то необычном», - вспоминает В. Васильева».

«Верочке не было еще и пяти лет, когда она впервые попала в театр - на оперу «Царская невеста». Это представление потрясло воображение девочки. Вернувшись домой, она села за стол, приподняла скатерть, как шатер, и запела арии собственного сочинения. Как только девочка оставалась дома одна, она наряжалась в мамины костюмы и пела, стоя у зеркала. То же самое было и во дворе. За ее вечную музыкальность ребята так и прозвали нашу героиню - Шаляпин. Когда Вера Васильева училась в школе, родители сами отвели девочку в драмкружок в Доме пионеров в переулке Стопани (там ее преподавателем был С. Л. Штейн).

Когда началась война, Вера Васильева пошла работать на завод и одновременно училась в вечерней школе. Свою сценическую деятельность она не бросила и занималась в драмкружке во Дворцы культуры ЗИЛа. В 1943 году она набралась смелости и подала документы в Московское городское театральное училище, которым руководил замечательный педагог и человек Владимир Готовцев. Сдав все экзамены на «отлично», она вскоре стала студенткой первого курса».

«Было это в 1947 году. Две женщины - ассистентки режиссера Ивана Пырьева - пришли в училище в поисках актрисы на главную роль в фильме «Сказание о земле сибирской». В тот момент, когда они появились в стенах заведения, наша героиня стояла у зеркала и прихорашивалась. Далее послушаем ее собственный рассказ:

«Одна из ассистенток подозвала меня к себе и спросила, хочу ли я сниматься в кино.

Сердце мое екнуло: «Конечно, хочу!» - ответила я, представляя себе, что где-нибудь в групповке мне дадут сказать хоть слово, а может быть, и снимут крупный план, а потом, когда выйдет картина, я с девчонками со двора и со своими родными буду ловить то мгновение, когда я мелькну на экране.

Рассматривая меня, они стали мне говорить, что начинаются съемки цветного музыкального фильма «Сказание о земле сибирской», что там будут сниматься знаменитые актеры: Марина Ладынина, Борис Андреев, Владимир Зельдин, что нужна деревенская девушка - по роли Настенька - сибирячка. Как сказал Иван Александрович Пырьев, нужна «девка - кровь с молоком»...»

«Вечером вся квартира собралась у нас, стали советоваться. Волосы решили закрутить на тряпочки, не идти же с тощими косичками. Платье надо нарядное, чтобы быть похожей на артистку. Сестра дала мне примерить синее креп-сатиновое платье. Я себе в нем понравилась. Синий шелк ярко блестит, талия крепко схвачена тугим поясом. Остаются ноги в башмаках на низком каблуке. Меряю туфли своих старших сестер. На каблуках ходить не могу, но очень хочется быть нарядной. С трудом подошли бежевые лодочки».

На пробах Пырьев зовет тех ассистенток и «...отрывисто приказывает: «Подите расчешите ее как следует, заплетите косички, наденьте костюм Настеньки, сфотографируйте, потом зайдете»...

Когда я снова очутилась в его кабинете, он вновь осматривает меня, но уже чуть повнимательнее, добрее. Потом вдруг неожиданно приказывает: «Принесите два простых чулка».

Побежали за чулками, не спрашивая зачем. Я снова испугалась - значит, и с ногами что-то не в порядке...

Наконец принесли чулки. Отдали... Иван Александрович закатал чулки в два узла, подошел, сунул мне в декольте, где должна быть пышная грудь, которой у меня не было, и спокойно объяснил: «А то лицо толстое, а фигура - тощая».

Так я и снималась с подложенной грудью, да талия была поднята так высоко, что я была похожа на бабу, которой обычно прикрывают чайники...»

«Я благодарна своему мужу за снисходительность к моей бытовой несостоятельности. Я ведь почти ничего не умею готовить. Разве что щи или кашу. Я котлеты не умею делать, никогда в жизни не испекла ни одного пирожка. Для меня принять гостей - это надо кого-то просить это сделать. Я совсем не уютное, не семейное и не домашнее создание. Когда мы жили в общежитии при Театре сатиры - там Толя Папанов жил с Надей, Татьяна Ивановна Пельтцер со своим отцом, - муж взял для меня домработницу».

«У меня, кроме театра, ничего нет... Детей у меня нет. Я даже не знаю, жалею я или нет, что нет детей. Животных тоже».

Федор Ибатович Раззаков. Досье на звезд. 1934-1961. - М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1998

– Вы коренная москвичка?

– Я родилась в Москве, около Чистых прудов, в Большевистском переулке. Теперь ему вернули историческое название, и он опять, как и до революции, называется Гусятников. Того двухэтажного домика, в котором мы жили, уже давно нет. Но сохранился соседний, с рыцарем, в подъезде которого играли в театр. Моя мама, Александра Андреевна, родилась в Твери, окончила там коммерческое училище, вышла замуж за деревенского парня Кузьму и уехала с ним в деревню. Крестьянскую жизнь мама не любила и вспоминала свое деревенское житье без восторга. В годы коллективизации многим из деревни пришлось уехать в Москву, в том числе моим родителям. Папа стал работать шофером, мама в основном работала по дому. Жили мы очень скромно, по теперешним понятиям просто бедно. Удобств в нашей коммунальной квартире не было, питались в основном картошкой и капустой, но жили дружно.

Шаляпин в шляпе

– А когда вы в первый раз попали в театр?

– Это было в очень раннем возрасте. Мама любила дружить с женщинами не деревенского круга, а «культурного», и вот одна из них, Анна Юльевна Левитина, повела меня в Музыкальный театр Станиславского на оперу «Царская невеста», которая произвела на меня ошеломляющее впечатление. Все было так красиво: и золотые ложи, и люстры, и бархатный занавес, и женщины в роскошных нарядах на сцене. Я пришла домой, села под стол, приподняла скатерть, как шатер, сказала, что я теперь царская невеста, и запела. Это потрясение от первого посещения театра осталось на всю жизнь. Я для себя решила, что я буду только артисткой и буду жить только так, как в театре показывают, а не так, как живут мои родители и их знакомые.

Когда я чистила картошку, то всегда надевала какую-нибудь шляпку и пела арии из спектаклей. Поэтому во дворе меня прозвали «Шаляпин», а мне казалось, что они меня дразнят из-за шляпы. Я организовала свой «Театр волшебной сказки» на ступенях подъезда «дома с рыцарем». Стала бегать в библиотеки и читать все про артистов. Особенно я любила старые дореволюционные журналы – «Рампа и жизнь», «Театр и искусство». Глама-Мещерская, Иванов-Козельский: мне необыкновенно нравились даже фамилии этих актеров. У меня появилась подружка, Катя Розовская, которая потом стала театроведом, мы с ней дружим до сих пор. Мы вместе носились по театрам, главным образом это, конечно, были Малый театр и МХАТ. Иногда продавали учебники, чтобы купить билет на галерку. Восхищались Аллой Тарасовой, Алисой Коонен, Бабановой, Остужевым, по многу раз смотрели их спектакли.

Неподалеку был Дом пионеров, и я поступила сначала в хоровой кружок, потом и в драматический. Когда Сергей Львович Штейн, наш замечательный педагог, оставил этот кружок и перешел в театральную студию Дома культуры ЗИЛа, я тоже перешла туда. Хотя расстояние приходилось преодолевать порядочное – от Чистых прудов до ЗИЛа, но для меня играть в этой театральной студии было счастьем.

Когда мне исполнилось 15 лет, началась война. Нашу семью разбросало по стране. Я осталась вдвоем с папой в Москве. Я его очень любила. Это был кроткий человек, чем-то похожий на князя Мышкина, очень верующий. Всегда считался с моими мечтами. Я хотела играть на пианино, и вот папа решил копить деньги. Копил-копил и купил старую фисгармонию. Он считал, что это как пианино, и даже не предполагал, что фисгармония – другой инструмент.

Как и вся молодежь, я была на трудовом фронте на торфяных разработках, училась на курсах медсестер делать перевязки. Помню, что, когда у нас была практика, пришел артист Массальский перебинтовать пятку. Для меня это было событие: такой великий артист, и вдруг я ему перебинтовываю пятку.

В 1943 году я поступила в Московское городское театральное училище на курс Владимира Васильевича Готовцева, ученика Станиславского. У нас были очень хорошие студенты – будущая звезда Театра Маяковского Верочка Орлова, Евгений Лебедев, Таня Махова (в спектакле московского Театра драмы и комедии «Дворянское гнездо» она гремела на всю Москву), Оля Аросева.

«Васильевой все подложили?»

– А как вы, будучи еще студенткой, попали на съемочную площадку к знаменитому режиссеру Пырьеву?

– Я иногда даже сержусь, когда меня об этом спрашивают. Я сыграла столько ролей, а вспоминают фильм «Сказание о земле Сибирской» и спектакль «Свадьба с приданым»! Но было это так: однажды у зеркала в раздевалке театрального училища я надевала много раз перешитый, смешной беличий капор. Ассистентки Пырьева, которые стояли у зеркала и разглядывали студенток, подозвали меня к себе. Прозвучал вопрос, который мечтает услышать всякая студентка театрального училища: «Девочка, ты хочешь сниматься в кино?» Не спав всю ночь от волнения, нарядившись во все чужое, какое-то немыслимое платье и туфли своих сестер, сделав высокую прическу, я предстала перед Иваном Александровичем Пырьевым. Он посмотрел очень внимательно. Сначала попросил расчесать меня как следует. Потом – принести два простых чулка. Подошел ко мне, словно я была неодушевленным предметом, и сунул в мое декольте по чулку в те места, где предполагалась пышная грудь. И потом, когда уже начались съемки, он частенько спрашивал перед началом: «Васильевой все подложили?»

Мне было 22 года, когда я снималась в этом фильме, а рядом были такие замечательные актеры, как Борис Андреев, Владимир Дружников, Владимир Зельдин, Марина Ладынина. На съемочной площадке я вела себя очень скромно и пугливо. Я не надеялась даже, что меня кто-то заметит в этой картине.

– Заметил, как известно, Сталин. Это правда, что Сталинскую премию вам дали по его личному распоряжению?

– Думаю, эта версия не лишена оснований. Говорят, что Сталин, посмотрев картину, спросил про меня: «А где нашли вот эту прелесть?» И мне тут же дали эту премию, хотя на меня и документов в комитет по премиям не посылали. Я была даже напугана, когда узнала о награде.

– Как говорится в таких случаях, вы проснулись знаменитой?
– Конечно, появление этой картины переменило всю мою жизнь. Меня заметили и пригласили в Театр сатиры. Для великого Хенкина там ставился «Лев Гурыч Синичкин», а дочку главного персонажа играть было некому. А я раньше в этом театре, по-моему, даже и не была. Там меня встретили необычайно тепло. Иных слов, кроме «душенька», «милая», «хорошая ты наша», я вообще не слышала. Я была обласкана всеми, кто работал тогда в театре. Театром руководил замечательный режиссер Николай Васильевич Петров – легкий, талантливый человек, который всегда радовался чужим успехам и был полностью лишен честолюбия. Вскоре после моего прихода появился новый режиссер – Борис Иванович Равенских. Он был известен на всю Москву спектаклями, которые до этого поставил в Театре Станиславского, – «В тиши лесов» и «С любовью не шутят», где играла его жена, прелестная Лилия Гриценко. Он принес к нам в театр пьесу Николая Дьяконова «Свадьба с приданым», которая всем очень не понравилась. Помню, он сказал: «Да, пьеса примитивна, как мычание коровы, но мы сделаем из нее шедевр». И поставил спектакль, имевший невиданный успех.

Борис Иванович был редчайшим режиссером. Кроме огромного таланта, фантазии, юмора, темперамента, музыкальности, пройденной у Мейерхольда школы, у него была, как мне кажется, еще какая-то сверхзадача, которую он потом очень полно реализовал в своих спектаклях в Малом театре. Он любил Россию и глубоко чувствовал русскую душу.

Я считаю, что мне повезло и с Пырьевым, и с Борисом Ивановичем Равенских. Конечно, я тогда не предполагала, что этого чуда никогда больше не повторится.

Лучшая роль Валентина Гафта

– А Валентин Николаевич Плучек, с которым вы проработали чуть ли не сорок лет?

– Я не была ему особенно интересна. Он очень любил Маяковского. А я Маяковского не любила, хотя и играла в его знаменитом спектакле «Баня». Я, конечно, играла в спектаклях Плучека, но только две роли принесли мне большое счастье – Анна Андреевна в «Ревизоре» и Розина в «Женитьбе Фигаро». А за последние лет двадцать работы он вообще ни одной роли со мной не сделал. Но я не хотела бы жаловаться, две замечательные роли это тоже хорошо.

– Тем более в таких замечательных спектаклях, с такими партнерами, как Миронов, Папанов…

– И не только они. Не все уже помнят, что первым моим партнером в «Фигаро» был Валентин Гафт. Он играл графа Альмавиву совершенно по-особенному. Главное в его графе была не элегантность и не барственность, а этакая неуемная страсть. Из него выпирало, если хотите, прямо-таки звериное начало. Это был человек бешеных страстей. Вспоминаю, как на репетиции, когда я пыталась быть чересчур светской и изнеженной, Валя взорвался и закричал, что эти все ужимки и прыжки ерунда, нет живого человека, нет плоти и крови. А ведь это прежде всего муж и жена, кричал он, которые любят и очень ревнуют друг друга, и уже только потом они граф и графиня. Он говорил о своем герое: «Я был весь ухоженный, благополучный в начале спектакля, а в конце – как легавая собака».

Ширвиндт играл более спокойно и завуалированно. Он был ленивым барином. Но это тоже было интересно. Если бы Гафт не ушел из театра и эту роль они бы играли по очереди, то спектакль был бы еще интереснее. Хотя, казалось, куда больше, публика этот спектакль безумно любила. И, конечно, главный секрет этого успеха был в Андрюше, который блистательно играл главную роль.

Герой нашего времени

– Вы наверняка помните, как Андрей Миронов появился в театре?

– Он был принят к нам сразу после театрального училища. Пришел показываться с Валентиной Шарыкиной, они сыграли чеховский рассказ «Загадочная натура» и отрывок из «Бравого солдата Швейка», и члены худсовета проголосовали за их прием. В первый же сезон Плучек сказал ему тот комплимент, который, по словам Андрея, запомнился ему на всю жизнь: «Наше солнце».

Вскоре после этого театр выехал на гастроли в Кузбасс, и там произошла весьма смешная история. Мы ехали в поезде большой шумной компанией. Мой муж вышел куда-то, а Андрей, совсем юный, начал шутя ухаживать за мной. Поцеловал мне руку, и в этот момент в дверях появился мой муж. Схватил его за шиворот и поволок куда-то из купе. Но очень скоро они появились, такие тихие и лирические, как два закадычных друга. Потом Андрей очень смешно рассказывал, что Владимир Петрович готов был его побить, но, увидев его наивные глаза, вдруг проникся к нему абсолютным сочувствием. И всю жизнь мой муж очень нежно, как к сыну, относился к Андрею, был влюблен в его творческую и человеческую индивидуальность.

А вообще каждой женщине, сколько бы лет ей ни было, Андрей готов был подарить свое восторженное внимание. Его глаза всегда говорили: «Какая же вы очаровательная!» Андрюша вообще был очень влюбчивый. И мне кажется, что ему очень нравилось, увидев любую девочку, проявить к ней нежность и внимание. Это был не грозный соблазнитель, а вечно влюбленный мальчик. Он забывал о своей влюбленности через минуту, а девочки проносили это чувство через всю жизнь.

– Вы дружили?

– Я не могу сказать, что мы дружили, потому что возраст был все-таки разный. Но он был очень благодарным человеком. Андрюша был сильным человеком во всем, что касалось профессии, но очень ранимым в жизни. Он всегда чувствовал, кто его искренно любит. А среди коллег это особенно ценится. Я и особенно мой муж были влюблены в его талант, в его мальчишескую, почти детскую натуру. Он чувствовал, что мы радуемся его успехам, и отвечал добротой и вниманием. Я не могу сказать себе, что мы дружили, хотя он познакомил нас со своими родителями, с Марией Владимировной и Александром Семеновичем. Мы очень дорожили этим знакомством. Такой веселой и артистичной во всем семьи я больше не видела. Это был фейерверк, какой-то сплошной концерт. Андрюша, когда уезжал (особенно когда не стало Александра Семеновича), всегда просил, чтобы мы были внимательны к его маме. И мы всегда делали это с удовольствием.

Он был очень хорошо воспитан, никогда не бывал заносчив. Не мог никого обидеть. Трудолюбив до безумия, но это не бросалось в глаза, казалось, что у него все получается легко и само собой. Он был весь как пружина на репетиции, за всех все переживал и проживал. С ним расслабиться было невозможно. Он был блистательный человек во всем.

Поначалу мы могли после репетиции сорваться, куда-то поехать погулять все вместе. Потом наша разница в возрасте немножечко нас развела. Наша тихость не совмещалась с его бурностью.

Андрей не был человеком, который пойдет на политическую демонстрацию, но через искусство он умел протестовать очень сильно против тех вещей, которые его возмущали, – против невежества, глупости, давления на свободу. Все это он очень тонко выражал в своих спектаклях. Боль и неравнодушие сквозили во всех его ролях. И за это его любили не только обыватели, которые хотели развлечься его песенками и шутками, но и думающие люди, которые видели в нем героя нашего времени. Вот так я его воспринимала.

Жизнь прошла не в том театре

– Вы ведь, кажется, хотели сыграть Раневскую в том «Вишневом саде», где Лопахина играл Миронов?

– Я вообще мечтала об этой роли. Но когда в нашем театре вдруг началась работа над этой пьесой и Таня Васильева была назначена на эту роль, то даже и мечтать было глупо. Но вот она внезапно ушла из театра, и в какой-то момент я решилась, пришла к Плучеку и сказала, что мечтаю об этой роли. Но он отогнал меня, как назойливую муху. Сказал, что и Ольга Аросева хочет, и Нина Архипова, но он лучше даст сыграть молодежи. И дал роль молодой актрисе.

Конечно, это было грустно. Но потом случайно я встретилась с режиссером Верой Ефремовой, руководившей театром в Калинине. У нее как раз ушла актриса, игравшая Раневскую. Мы разговорились, и она предложила мне попробовать, Я приехала на репетиции.

Спектакль был уже сделан, и я в него входила. Дивная музыка, дивные декорации, дивные актеры – и Чуйков, который играл Лопахина, и Фирс – Рассказов…

Я чувствовала себя как рыба в воде. Мне ничего не надо было преодолевать.

Я играла эту роль десять лет. Каждый месяц ездила на два-три спектакля. Это было счастье. Мы ездили на гастроли и по России, и за границу. И встречали везде и слезы, и понимание, и восторг.

Я вдруг приобрела веру в то, что могу это делать и что мне это далось, хотя, может быть, немного поздно.

И еще все это навело на мысль, что жизнь моя прошла, может быть, не в том театре.

А после этого случилось еще одно чудо – меня пригласили в Орел, где я сыграла Кручинину в спектакле «Без вины виноватые». Я очень любила эту роль и как-то очень ее чувствовала именно в наше время, когда старики и дети так безумно обездолены. Этот ужас от нынешней жизни заставил меня сыграть женщину, всю жизнь страдавшую от того, что она не нашла даже могилы своего сына.

– А у вас были предложения из других театров перейти к ним из Театра сатиры?

– В общем, нет. Потому что считалось, что у меня благополучная судьба в моем театре. Я же все-таки играла, любила свой театр, у меня были свои радости. Моя жизнь в нем шла очень естественно, и не было ничего такого, что бы меня из него вытолкнуло. Только мечты о многих ролях оказались похоронены.

А сейчас я очень люблю спектакль «Ждать?», который поставил Юрий Васильев. Эта роль для меня исповедальная. В ней есть все: и унижение, и женское достоинство, и вечное актерское желание играть – даже на самом краю.

Это спектакль, выражающий меня и мой взгляд на прожитую жизнь. Он очень личный, не говоря уж о том, что у меня там чудесные партнеры – Олег Вавилов и Антон Кукушкин.

А на будущее, как ни странно, у меня очень большие надежды. В восемьдесят лет, казалось бы, не о чем уже мечтать, но я так не могу. Очень хочу сыграть одну роль, о которой не буду говорить, чтобы не сглазить, скажу лишь, что приступила к репетициям.

Это будет в Москве, но в другом театре. Это роль, о которой актриса может только мечтать.

Галина СТЕПАНОВА Специально для «Совершенно секретно»