Лилия Толмачёва

Отмечать юбилей Ефремова без Ефремова — занятие грустное, и все же наша печаль светла, потому что мы и сегодня помним ефремовский «Современник», ефремовский МХАТ, помним его героев — своих в доску мужиков. Пожалуй, лучше всех Олега Ефремова помнит народная артистка России Лилия Толмачева — его соратница и первая жена.

— Лилия Михайловна, вы стояли у истоков зарождения «Современника», были в числе тех, кто вместе с Ефремовым зачинали новый театр. Это заставляло вас чем-то жертвовать?

— В день 80-летия Олега я вспоминаю о нашей молодости как о бесконечных днях счастья. Но сказать, что все давалось нам легко, не могу. Надо было бесконечно верить в идею Ефремова, который хотел создать театр без фальши и дешевой театральщины, опирающийся исключительно на правду жизни. Приходилось ли нам тогда идти на жертвы? Да не думали мы тогда, что выгодно, а что нет, не считали в уме деньги, все мысли крутились вокруг нашего общего детища.

— Скажите, а почему Ефремова называли «фюрером»?

— Это его в шутку так называли, подразумевая абсолютный авторитет Ефремова. При этом в коллективе царила студийная атмосфера, все вопросы решались коллегиально, на репетициях всегда спорили. Ефремов не любил послушных артистов, ему хотелось, чтобы исполнители привносили что-то свое в роль. «Театр — это коллективный художник», — внушал нам Ефремов. Поэтому слово «карьера» у нас считалось бранным, а премьерство выжигалось каленым железом.

— Вы играли главные роли в «Вечно живых», «В поисках радости» и других спектаклях, были ведущей актрисой «Современника», которой остаетесь и по сей день. Но вы были и первой женой Ефремова. Это как-то сказывалось при распределении ролей?

— Мы уже не были мужем и женой, когда начинали создавать «Современник», а поначалу молодежную студию при МХАТе. Мы были женаты недолго, расписались, когда я училась на третьем курсе Школы-студии МХАТ, а Олег работал в Детском театре. Жили вместе с его родителями в одной комнате, перегороженной шкафом. Виделись только ночью, а днем у каждого были свои дела. Не хочется сейчас говорить об этом подробно, но наше отношение к семье, дому было абсолютно разным. Кажется, была очередная ссора, и я решила уехать, к тому же мама в Саратове тяжело заболела. Я спросила Олега: «Ты меня любишь?» — «Ну!» — ответил Олег и добавил: «Я хочу быть с тобой». «Ты меня любишь, как Ромео Джульетту?» — не унималась я. «Ну и дура ты, — сказал Олег, — и погибнешь оттого, что дура». Кстати, эту фразу он говорил чуть ли не при каждой нашей встрече до конца своей жизни.

Маму я спасла. Слава Богу, она осталась жива, и я два года провела в Саратове, работая в Театре юного зрителя у замечательного режиссера Киселева, начав как раз с роли Джульетты. Получала какие-то письма от Олега и его родителей, которые страшно переживали, что мы разошлись. Мне в то время казалось, что все осталось позади и надо начинать новую жизнь. Однажды к нам в театр пришел московский режиссер Канцель, который после спектакля сказал мне: «Что ты здесь делаешь с дипломом Школы-студии МХАТ, тебе надо немедленно возвращаться в столицу». И я приехала в Москву. Узнав, что Юрий Завадский пробует молодых актрис на роль Нины в «Маскараде», показалась ему, и была принята в труппу. У меня и в мыслях не было звонить Олегу, но однажды мы с ним случайно встретились на бульваре. Иду по аллее и вдруг слышу за спиной знакомый голос: «Лиль!» Повернулась — Олег! «Слышал, что ты вернулась в Москву. Ну почему не позвонила мне, не объявилась», — стал укорять он меня, как будто между нами ничего не произошло. Я начала оправдываться: мол, некогда было, сейчас учу роль Нины в «Маскараде»."Какой «Маскарад», какая Нина, — воскликнул Олег, — никому это сегодня не нужно. Бросай все и приходи к нам в студию, буду читать пьесу Виктора Розова «Вечно живые». Я пришла и осталась навсегда.

— Скажите, а почему он подвигнул вас к режиссуре? Неужели в «Современнике» некому было ставить?

— Да нет, были, и Борис Львов-Анохин ставил, и Анатолий Эфрос, но Ефремов хотел воспитать из своих артистов режиссеров, педагогов, театральных деятелей. И воспитал их: Галину Волчек, Олега Табакова, Игоря Квашу. Меня он тоже уговаривал заняться режиссурой, но не уговорил. Это удалось сделать Галине Волчек, когда Олег уже перешел во МХАТ, и я поставила «Фантазии Фарятьева» и «Генриха IV». Позже я решилась выпустить «Все кончено» Э. Олби с участием Ангелины Степановой и Марии Бабановой в ефремовском МХАТе.
— И все-таки вы не перешли за ним во МХАТ, как это сделали некоторые ваши коллеги. Почему?

— Мне казалось, что я не смогу работать во МХАТе, фактически поделившемся на два лагеря: ефремовский и антиефремовский. Особенно я это почувствовала, когда ставила там спектакль. В перерывах между репетициями он часто приглашал меня в свой кабинет, мы пили чай, разговаривали. Я все время спрашивала его: «Как ты можешь выдерживать такую атмосферу? Эту постоянную борьбу?» Он отшучивался, переводил речь на другое, ибо сам от этого безмерно страдал и чувствовал себя одиноким.
— А что за некрасивая история произошла между ним и Евстигнеевым?

— Эта история обросла массой слухов, обвиняющих Ефремова в жестокости. А дело было так. Когда однажды Евстигнеев пришел к нему и попросил его освободить от репетиций, потому что у него съемки, а чувствовал он себя неважно, то Олег резко бросил: «Значит, сниматься можешь, а репетировать нет? Тогда уходи на пенсию!» Олег не мог представить, как ради кино можно предать театр. Он надеялся, что Женя образумится и сделает для себя какие-то выводы. Но Евстигнеев обиделся и написал заявление об уходе на пенсию. Больше они не репетировали вместе и не поговорили по душам до самой смерти.

— Говорят, все талантливые люди чувствуют себя одинокими, но все равно поразительно, как при таком обилии влюбленных в него женщин Ефремов остался один и умер в одиночестве…

— Не могу сказать, что у него было так много романов, как ему это приписывали. А если они и случались, то очень красивые. Он прекрасно относился к Алле Покровской, и после того, как они разошлись, она продолжала работать на его актерском курсе в Школе-студии МХАТ. Все его любимые женщины, с которыми он расставался, продолжали дружить с ним. В принципе Олег, как мне кажется, не был приспособлен для семейной жизни, поскольку его главным домом всегда был театр.

Любовь Лебедина, Труд, 2.10.2007

Роль Тамары в спектакле «Пять вечеров», который полвека назад был поставлен на сцене «Современника», сыграла Лилия Толмачева. Специально к юбилею Володина и к юбилею спектакля Лилия Михайловна рассказала «Театралу» о том, как шла работа над пьесой, и за что драматург полюбил «Современник».

Лилия Михайловна, вы помните, как впервые познакомились с творчеством Александра Володина?

– В 1956 году Москва была потрясена спектаклем «Фабричная девчонка» по пьесе Володина, которую Львов-Анохин поставил в Театре Советской Армии. Удивительный был спектакль! Гремел он так, что невозможно было туда попасть – публика ломилась в зал, опасаясь, что спектакль скоро закроют. Помню, как я чудом прорвалась и, признаюсь, по нынешний день это – одно из самых ярких театральных впечатлений. Это был гром среди ясного неба!..Вот так в Москве родился ленинградский драматург Володин. И какое же было счастье, когда вскоре Ефремов привел Александра Моисеевича в нашу студию. Он его представил как драгоценность, очень любил его. А драгоценность-то была такого невзрачного вида. И молчаливый, и смущенный. Он смотрел: дескать, какое это имеет ко мне отношение? Причем эта черта была в нем не наигранной, это была подлинная скромность. Сразу прочитали пьесу. Решение приняли единогласно: «Утром начинаем репетировать!»

Я знаю, что у Ефремова был особый взгляд на эту постановку…

– Мне кажется, что Олег Николаевич раскрыл в Володине поэта раньше всех. Сегодня уже все знают, что Володин – действительно поэт. Но какой поэт?! Обычную жизнь он видит в необыкновенном свете! Он влюблен в простые проявления человеческих чувств: в дружбу, в общение, в любовь, в быт – такой, который советским чиновникам казался мелким, недостойным внимания: дескать, зачем это выводить на сцену. Критики, например, писали: «Где герои, которым следует подражать? Разве можно любить володинских персонажей?» (Ведь додумались до такого). Но мы репетировали с большим увлечением. Олег Николаевич, боясь, что быт может победить, что сквозь него не прорвется володинская поэзия, искал разнообразные ходы, приспособления и в этом хотел как можно дальше уйти от привычного. Он стал мыслить сказочными красками: вдруг почудился серебряный дождь и вся сцена – в голубом. Сейчас покажется странным и смешным – на мне было голубое платье, рядом голубой диван, приносят голубые тарелки. На мужчинах голубые галстуки и такие же костюмы.

То есть по его замыслу, голубой цвет должен был показать некую романтику, что все это происходит вне быта?

– Думаю, да. Во всяком случае, он был увлечен этой идеей. На самом деле, получалась почти сказочная история, при том, что актеры играли очень реалистично. Когда спектакль был почти готов, приехал Володин, посмотрел и сказал: «Какой интересный спектакль, только я такой пьесы не писал». И – я дословно запомнила его реплику: «А где происходит действие – в больнице, что ли?» Помню его изумление не наигранное: «Как же вы такое придумали, я этого не писал?!» Он говорил очень мягко, неагрессивно. Я смотрю, Олег замолчал, задумался. Репетиция закончилась, и они вдвоем куда-то ушли. О чем они говорили, я не знаю, но догадаться могу. Потому что на следующий день Олег Николаевич попросил быстро все перекрасить в нормальные цвета, мужчины надели нормальные пиджаки, на мне появилась обыкновенная кофта и юбка, диван был как диван, стол как стол…

Александр Моисеевич участвовал в распределении ролей?

– Нет, но, будучи расположенным к актерам, он мог любому из нас сказать: «Скоро вы будете ставить «Пять вечеров», там для тебя есть роль». Но потом выяснилось, что он так говорил направо и налево. Галина Волчек решила, что его опасно подпускать к актерам, поскольку он мог ненароком всех рассорить. Не по злой воле, конечно, а просто потому, что ему хотелось сделать что-то приятное.

В 1959 году, когда вы работали над «Пятью вечерами», репетиции шли и в БДТ. Там эту пьесу ставил Товстоногов…

– Да, много было разговоров на эту тему, мы ничего не знали, что делается в БДТ – но вдруг! – слышим в Москве, что Ленинград потрясен, что родился гениальный спектакль. Но чем потрясен и почему гениальный? Пытались представить себе, в чем победа, немного зная товстоноговскую эстетику. Думали, что Товстоногов берет проникновением в быт, абсолютной достоверностью, правдой чувств. А Ефремов хотел доказать, что он понимает Володина как никто.

Вы помните день премьеры?

– Это один из самых ярких дней в моей жизни. Успех у зрителя был огромный! Казалось, что мы победители. Звучали громовые овации. Но никогда от успеха Ефремов не впадал в заблуждения. У нас было правило: каждый спектакль принимала труппа. Артисты садились в круг и разбирали шаг за шагом: что удалось, а что нет. «Пять вечеров» труппа приняла «на ура». Все говорили о постановке как о счастье. Я помню, как подбежала ко мне Людмила Иванова. У нее были новые сережки, она их стала снимать, чтобы мне подарить, но сережки сломались, и Мила сказала: «Лилечка, я не знаю, что тебе отдать, я так счастлива, что я рядом с тобой!» Были такие восторги… Очень многие говорили: «Какое счастье, что вы сделали этот спектакль». И вот на обсуждении звучит много теплых слов, спектакль принят единогласно. И вдруг Галя (сегодня – Галина Борисовна) Волчек встает и одна из всего собрания говорит: «Я не принимаю этот спектакль, хотя артистов я не ругаю – хорошо играют, они меня этим не удивили. Меня удивил подход. Мне кажется, что володинская эстетика в другом». Представляете, каким характером и какой смелостью надо обладать, чтобы противопоставить свое мнение другим, практически всем. И Волчек очень четко формулирует, что Володин – поэт будней. Поэт простых вещей, которых мы не замечаем, а Володин замечает и пишет пьесу. Точнее и не сформулируешь. Позднее Ефремов ей предложил: «Галя, а ты попробуй, сделай свой вариант». И она попробовала. И тот спектакль был ничуть не хуже. И получилось так, что один раз играем мы, другой раз – они. А потом кто-то заболел, и артиста из того состава поставили в наш. Были и другие перетасовки, но спектакль от этого хуже не стал. Он шел много лет в «Современнике». И потом уже остался один вариант, в котором Ефремов и Заманский играли по очереди, Табаков и Любшин – тоже. И когда ввелся Щербаков, он играл роль инженера в очередь с Евстигнеевым.

А пару лет назад на сцене вашего театра вновь появились «Пять вечеров»…

– Да, а знаете, когда я села в зал и начался спектакль, когда я услышала до боли знакомые, можно сказать, родные володинские слова, я не могла удержаться от слез: прямо ручьи текли. Какое счастье, что в нашем театре снова «Пять вечеров». Это и наша история, и наша молодость, а главное – какое упоение слышать володинскую речь…

В. Б.

Театральные Новые известия