Олег Окулевич

с 1955 года

11 декабря в Доме актера состоялся вечер, посвященный 80-летию со дня рождения и 60-летию творческой деятельности актера Санкт-Петербургского "Классического театра".

Олег Окулевич, говорили мне, легенда российского театра, и непременно добавляли: живая легенда! К счастью, я видел Окулевича на сцене. И не спешил познакомиться с ним лично, хотя и представлялись удобные случаи. Так, например, после премьеры спектакля "Среди миров" я побеседовал со всеми авторами и исполнителями - кроме Окулевича. Его "легендарность" помешала мне подойти к нему. Оробел... Предлагаемое вашему вниманию интервью артиста - краткая выжимка из увлекательной, длившейся не один час беседы.

- Любопытная подробность: я родился в Персии, в городе Тавризе, где работал отец и где он познакомился с мамой. Оба они - русские, советские подданные. В Советский Союз мы с братом приехали, разумеется, вместе с родителями, в 1933 году, когда мне было 12 лет. В 38-ом отца арестовали, из заключения он не вернулся. Мама как "чэ-сэ-ир" - "член семьи изменника родины", отсидела восемь лет. Чтобы закончить школу, мне пришлось подрабатывать грузчиком. Я мечтал стать летчиком, но понимал, что в авиацию вряд ли возьмут из-за анкетных данных. Решил: а не податься ли в артисты? Но и в ГИТИС меня не приняли. И я поступил работать во вспомогательный состав Театра имени Моссовета. Через год в Щепкинское училище - там объявили дополнительный прием - меня друг затащил буквально за шиворот. Традиционный для всех театральных вузов показ - стихотворение, басня, прозаический отрывок. Показался - и в магазин за куревом. Возвращаюсь, а сокурсники чуть ли не качать меня взялись. Так им понравилось, как я читал. Хотя никто из нас еще не знал, кого берут, кого - нет.

- Вашему поступлению в театральный не предшествовала даже художественная самодеятельность?

- В общем-то, нет. Но, справедливости ради, нельзя не сказать, что дебютировал я еще в детском возрасте. Папа очень любил театр, участвовал в самодеятельности в советской колонии Тавриза, где и вывел меня на сцену. А в десятом классе я выступил в роли Сатина - мы сыграли на школьном вечере четвертый акт пьесы Максима Горького "На дне". Вот тогда и возникла идея поступать в ГИТИС.

- Щепкинское училище подразумевает работу в Малом театре, при котором оно существует. В вашей биографии было много театров...

- Малого не было. Зато была война. Эвакуация в Челябинск, возвращение в Москву, участие во фронтовых бригадах артистов, затем - московские театры, Петрозаводск, Ленинград...

- Если не секрет, что привело вас на берега Невы?

- Режиссер Илья Ольшвангер пригласил меня в Театр имени Ленинского Комсомола на роль Ивана Петровича в "Униженных и оскорбленных" Достоевского. Там произошел один любопытный эпизод. В финальной сцене режиссер вложил в уста Ивана Петровича монолог Мити Карамазова: "Да почему же бедны люди?! Почему почернели от черной беды? Почему не накормят дите? И хочется всем сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дите, чтобы не плакала больше иссохшая черная мать. И чтобы сделать это сейчас же, несмотря ни на что..." А в театре было так заведено, что режиссеры начинают работу, а потом подключается главный режиссер Георгий Товстоногов и берет все в свои руки. Или не берет. Последнее случалось крайне редко. И вот первый "прогон" - показ спектакля Товстоногову. Весь подготовительный период репетиции до финала так и не доходили. А тут дошли. И выплеснулось! Получилось неплохо, я сам почувствовал. Товстоногов велит: "Повторите". "Как это повторить? Я не могу - вот так, с ровного места, да и после того, как все уже реализовалось!" Товстоногов непреклонен: "Мы, сколько нас здесь есть, не уйдем, пока вы не повторите!" Я понимал, что от меня в какой-то степени зависит судьба спектакля. Что ж, повторяю: и чувствую, как во мне что-то ломается. Рушится весь процесс нажитого. Я подошел к Товстоногову и сказал: "Георгий Александрович, мы не можем вместе работать". "Почему?" Я стал объяснять, что у меня другая школа, что исповедую иную театральную религию. Он, видимо, почувствовал неладное - оставил меня в покое. Говорят, эта роль стала одной из удачных моих работ. После перехода в БДТ, Товстоногов, надо отдать ему должное, дважды через других лиц предлагал мне прийти и показаться. Я не пошел.

- Олег Георгиевич, в чем суть той, другой школы? Кто ее основоположник?

- Мой учитель, Николай Васильевич Демидов.

- Сподвижник Станиславского?

- Да. Но в развитии системы Станиславского Николай Васильевич пошел дальше. Я пришел в театр в то время, когда театр становился сугубо режиссерским. Актерская работа, творчество актера, сам актер оказались лишь материалом, которым оперирует режиссер. При современной постановке дела актерского творчества на сцене - мизер! Если оно вообще присутствует. А Демидов считал, что задача режиссера воспитывать в актере творца. Режиссеры от актера требуют повторения достигнутого в процессе репетиций результата. А Демидов говорил о процессе творческой жизни в образе, который происходит на глазах у зрителя. Процесс может проходить по-разному, но если я перевоплотился в кого-то, значит, мне свойственно все, что и ему. Почему-то сегодня постоянно забывают о такой важнейшей вещи, как актерское перевоплощение. Упрощенно говоря, Демидов, ничуть не умаляя значения режиссера, уподоблял его спортивному тренеру. Или - садовнику, помогающему расти живому растению. Я, еще будучи студентом, уверовал в его идеи, а со временем они для меня приобрели силу убеждения.

- Олег Георгиевич, ваш Театр с большой буквы складывался, как калейдоскоп, из театров Москвы, Петрозаводска, Мурманска, Пскова, Северодвинска; из ленинградских - Ленкома, Комиссаржевки, Ленсовета. Называю не в хронологическом порядке и, может быть, не все.

- В большинстве случаев причины тому - творческие. Так, в драмтеатр города Северодвинска меня пригласили на роль Эйнштейна. Работу там я совмещал с работой в Театре имени Ленсовета. Во Псков позвали на роль Бориса Годунова. Позже сыграл Ивана Грозного в Театре имени Комиссаржевской, уже при Рубене Агамирзяне, в знаменитой трилогии Алексея Константиновича Толстого. В Таганроге - Отелло, в Мурманске - король Леонт в "Зимней сказке" Шекспира. Там же поставили "Смерть Иоанна Грозного", где я снова Иоанн.

- Олег Георгиевич, зрители Питера помнят вас как исполнителя ролей Протасова в "Детях солнца", Раскольникова, Карандышева в "Бесприданнице" в спектаклях театра имени Комиссаржевской, и многих других театральных работ, но вы довольно много работали на телевидении, на радио.

- Телевидение и радио особенно меня выручали - и творчески, и материально, - когда я оставался вне театра. На телевидении, я называю так, навскидку - "От автора" в "Золотой розе" Паустовского, судья в "Третьей империи" Брехта, Мак Грегор - "Мое сердце в горах" Сарояна, Муратов в "Зыковых" Горького. Был также телеспектакль "Лучом лицейских ясных дней" о Пушкине, без Пушкина, но с Пущиным. Я - Пущин. Также на телевидении - "От автора" - Катаев, "Маленькая железная дверь в стене", "От автора" - "В прекрасном и яростном мире" Платонова.

Не так давно меня остановили на улице. "Простите, ваша фамилия такая-то?" - "Да, но..." - "Нет, нет, вы меня не знаете. Я просто хотел вас поблагодарить..." По телевидению повторяли телефильм "На большой дороге", где я играл роль Борцова. И вот человек запомнил, узнал, подошел...

На радио - Дзержинский в "Рассказах о Дзержинском" Юрия Германа, Паганини в "Вариациях на темы Паганини", Ибикус в "Приключениях Невзорова, или Ибикус" Алексея Николаевича Толстого и многие другие роли. В кино мной сделано не так много. Из более или менее известных картин - "Если я полюблю", "Улица Ньютона, дом 16".

Жена моя, Маргарита Николаевна, мой "биограф" (смеется) насчитала более 90 больших театральных ролей; кино, телевидение, радио вместе взятые - еще 50 с хвостиком.

Так что почти все мои силы отданы профессии актера. Отступлений только два. Творческое наследие Николая Демидова и попытка писать для театра. Моя пьеса "Джордано Бруно" была опубликована и поставлена во многих городах Советского Союза - в Алма-Ате (первая постановка), Воронеже, Жданове, Перми, Ленинграде. И хорошо принята, как зрителями, так и критикой. Драматургией я занимался, опять же с благословения Демидова.

- Но еще есть ваши моноспектакли - жанр, в котором вы успешно работаете в последние годы, где вам приходится совмещать сразу несколько профессий - и художника, и режиссера, и рабочего сцены...

- Мы с режиссером Борисом Роттенштейном сделали "Последнюю ленту Краппа" Беккета. Так сказать, пробный камень. "Борис Годунов" - моя самостоятельная работа. А дальше - "Моцарт и Сальери", "Скупой рыцарь" Пушкина, "Петр Петрович Каратаев" по рассказу Тургенева.

- С моноспектаклями вы не только участвовали в нескольких фестивалях, но и побывали в Испании, а точнее, в Барселоне...

- Да, там проводился фестиваль "Русский театр" с целью познакомить тамошнего зрителя с русской драматургией, с русской актерской школой. Принимали меня тепло.

- Правда ли, что по окончании фестиваля Борис Роттенштейн, ныне проживающий в Барселоне, прислал вам журнал с хвалебным отзывом, озаглавленным так: "Грацио, Олег!" - "Спасибо, Олег!"

- Было такое.

- Мы не вспомнили еще один ваш театр - "Классический", в Санкт-Петербурге.

- В "Классическом" у меня две роли. Чебутыкин в "Трех сестрах" и Снегирев в спектакле "Среди миров" по Достоевскому, который мы сыграли в необычной обстановке - на черной лестнице музея Достоевского в Кузнечном переулке. В условиях, так сказать, приближенных к реальным.

- Олег Георгиевич, в преддверии восьмидесятилетия, подводя какие-то итоги, что бы вы, без лишней скромности, поставили себе в заслугу?

- Ну, наверное, то, что несмотря ни на что я остался верен заветам своего учителя Николая Васильевича Демидова. И сегодня передо мной стоит задача почти невыполнимая - популяризация его учения путем публикации его работ, хранящихся у меня. Ведь опубликована пока одна его книга - "Искусство жить на сцене". Рукописи других его работ ждут встречи с читателями.

- Учение Демидова должно жить и развиваться?

- Обязательно! Сейчас интерес к его школе заметно растет. Вы знаете, почему я так привязался к "Классическому театру"? Потому что - дай Бог, чтобы я не ошибался! - нашел там творческое взаимопонимание. Когда я вводился на роль Чебутыкина в "Трех сестрах", художественный руководитель театра Людмила Николаевна Мартынова рассказала мне свое решение роли. Я сказал: у меня оно иное. И Мартынова дала мне волю!..

Владимир Желтов

15.12.2001, "Театральный Петербург"