Владимир Балашов (III)

На счету драматурга Владимира Балашова четыре десятка пьес. Написанные в стихах и прозе, посвященные событиям далекого прошлого и эпизодам нашего века, изданные и еще неизвестные широкому читателю, они все объединены тем, что их герои оставили заметный след в истории. И, подобно автору известных романизированных биографий, Балашов вправе заявить, что он узнал о своих героях все, что только известно ныне, что собрал и сличил все имеющиеся о них материалы, посетил места, где те жили, пытливо вглядываясь в природу и в вещи. Прежде всего это касается драматической трилогии о Пушкине. Без преувеличения можно сказать, что трилогия “Поэтом я взращен” — итог многолетней деятельности драматурга, что образ Пушкина волнует его на протяжении всей жизни.

Пушкина Балашов открыл для себя на третьем курсе Уральского театрального института, благодаря педагогу сценической речи, человеку редкой культуры — Гаянэ Аветовне Тушмаловой (надо отметить, что с тех пор искренний интерес писателя всегда находил поддержку, не раз на его пути попадались люди, которые, зажигаясь от его энергии, старались помочь ему в его поисках).

Институтский пушкинский вечер весны 1948 года помог определить романтическую цель студента Балашова — сыграть роль юного Пушкина. И он успешно и вдохновенно сыграл ее в своей пьесе “Когда в садах лицея” на сцене свердловского ТЮЗа. Это был первый юный Пушкин на подмостках российского театра. Режиссером спектакля стал будущий постановщик киноромана “Звезда пленительного счастья” В.Я. Мотыль.

Благодарный автор впоследствии, даря открывшему его режиссеру опубликованную трагедию “Иван Грозный и сын Иван”, подписал ее, вспоминая минувшее, так:

"Средь юных дней душевного ненастья

Я был поддержан дружеским плечом.

Спектакль наш был пророческим лучом

Лучей “Звезды пленительного счастья”.

Пьеса “Когда в садах лицея” была замечена писателем Б.А. Лавреневым, который напутствовал автора при поступлении в Литературный институт. Выход Балашова из литинститута в драматургическую жизнь отмечен статьей поэта И.Л. Сельвинского, рассматривавшего его дипломную работу “Певец Руслана” (первоначальное название пьесы “После лицея”) в контексте общелитературного процесса.

Стиховая эта пьеса была опубликована в Москве в альманахе “Современная драматургия” и поставлена актерами Малого академического театра на российском радио. Высокая культура сценической речи московских артистов нашла серьезный материал. Подтверждение тому – слова И.Л. Сельвинского: “Писать о Пушкине в стихотворной пьесе необычайно рискованно — ведь гениальная пушкинская фраза может уничтожить рядом стоящий авторский текст. Здесь этого не случилось. Стих Балашова настолько весом, что выдерживает отрывки из “Руслана и Людмилы”, эпиграммы и ноэли Пушкина. От этого Балашов не вырастает до пушкинских высот, но во всяком случае не шокирует нас своим существованием в одной орбите с великим поэтом... Вообще, язык пьесы отменно хорош... сочетает аромат старомодной лексики начала XIX века с нардным просторечием. Композиция пьесы очень своеобразна: каждая картина кончается тем, чем начинается следующая. Иногда этот прием применяется в музыке. Такое построение напоминает строй венка сонетов и снова объявляет в авторе поэта”. (Этот подсказ Балашов использовал потом в изданной пьесе “Венок Рафаэля” – эпилог ее написан в форме сонетного венка.)

Трилогия “Поэтом я взращен” охватывает ранний период пушкинской жизни — это полтора года, предшествующие отъезду в лицей, некоторые эпизоды лицейской жизни и три года в Петербурге до ссылки на юг. “Восстание на Сенатской площади еще впереди, – отмечает Сельвинский, – но автор сумел на небольшом отрывке избранного им времени создать ощущение предгрозья, охватившее русское общество после возвращения наших войск из Франции. Вся пьеса звучит как боевая труба, поющая тревогу. И в этом основная удача Балашова как поэта и драматурга” . И далее: “Балашов понимает драму пушкинской судьбы, как трагедию России. Отсюда большое обаяние центрального персонажа”.

При разнообразии исторических тем в творчестве Балашова (особый успех выпал на его стиховую пьесу “Легенда о Паганини”, которая много ставилась и переведена на языки Балтии) пушкинская тема становится наиболее заметной. Настолько же привлекательной для автора, как и обязывающей. В трилогии ощущается основательная исследовательская его работа по этой теме. Домысел лиц и событий здесь как бы вытекает из постижения известных фактов.

В предисловии к своей еще не изданной романтической пьесе “Адриенна” (о французской актрисе Адриенне Лекуврер), Балашов пишет: “Драму всегда питала проза и возвышала поэзия... Если бы автор писал даже хронику, он бы все равно принужден был соединять документальные выдержки из мемуаров и эпистолярного наследия со своими домыслами. Поэтическое мышление откровенно соединяет несоединимое, но при этом остается не менее доказательным, а в счастливых случаях и не менее объективно правдивым. Меня не пугают ни смещения во времени и ни выдуманные ситуации”.

Эмоциональную память автора трилогии питали пушкинские места России. И конечно же, в первую очередь — Царское Село. Общение его с первым хранителем музея-Лицея М.П. Руденской было плодотворным для обеих сторон. Волею случая Балашов помог находке лицейской библиотеки, перевезенной в начале 20-х годов в Екатеринбург. По собственному признанию драматурга, самое большое дело его жизни не стоило ничего — кроме того, что он жил историей Лицея.

Помимо Михайловского и Болдино, помимо Царского Села и Петербурга он открыл для себя Большие Вяземы и Захарово, где бывал Пушкин в свои детские годы. Из многочисленных поездок туда, из опубликованных книг об этих местах, многими россиянами еще не открытых, и взросла пьеса “До лицея”. Сцены из этой, впервые полностью публикуемой пьесы, включались в 1998 году в программу научных Голицынских чтений.

Закономерным становится появление пьесы Балашова “Эхо пушкинской дуэли” — о крамольной панихиде по Пушкину в уездном городке Шадринске после гибели поэта. Ее тема — гений Пушкина и российская провинция.

Знакомство с другими циклами стиховых пьес Балашова: “Русь” (“Изяслав Вишенка”, “Проклятие Андрея Рублева”, дилогия о Грозном и “Преображенцы” — о молодом Петре I), “Творцы” (“Лира Деметрия”. “Венок Рафаэля”, “Первая фуга Баха”, “Адриенна”, “Томас Чаттертон”, “Легенда о Паганини”) позволяет думать, что пьесы В. Балашова написаны в русле традиций русской стиховой драмы, основоположником которой был великий поэт.

Поездки автора в древний Владимир и в Боголюбово, в Псков и Александрову слободу — царскую вотчину Грозного, ощущение автором связи древней архитектуры с поэтикой языка летописей, доскональное изучение трудов русских историков, освоение, наконец, конфликтов избранного материала поднимают лучшие пьесы из цикла “Русь” до подлинного трагического звучания.

В трагедиях исследуются сложные и значительные периоды прошлого нашей страны — становление российского самодержавия, история домонгольской Руси периода феодальной раздробленности. Их герои — Иван Грозный и Андрей Боголюбский – деятельные государи, обладавшие властью и могуществом и вместе с тем личности со сложными и противоречивыми характерами.

Люди своей эпохи — и властители и представители народа — предстают при этом в известном смысле как вневременные личности, решающие вечные вопросы человеческого бытия.

Ярки и рельефны детали, передающие дух и атмосферу описываемой эпохи. Емок и образен язык пьес. Пьесы при их широте, пространности сценичны, как отмечали многие режиссеры.

Известный театральный критик Н.А. Велехова, размышляя над циклом “Русь”, особенным достижением драматического дара Балашова считает его органическое, стихийное чутье конфликта, развиваемое в сюжете воображением автора.

Нельзя не заметить и другую присущую драматургу черту — умение перевоплощаться, что особенно заметно во втором по значимости цикле его стиховых пьес — “Творцы”, отличных не только размером стиховой строфы, но и внутренне, сутью конфликта, атмосферой жизни и признаками индивидуальных характеров.

Тема искусства как способа человеческого существования решается через яркие многогранные личности художников — лирника, живописца и органиста, актрисы, поэта и скрипача. Пьесы этого цикла говорят о неизменной тяге Балашова к положительному романтическому герою, герою высокого эстетического накала.

Отметим, что многие его персонажи — грек Деметрий, немец Себастьян Бах, англичанин Томас Чаттертон, итальянец Паганини — юноши. Это придает особую, порой безысходную трагичность их романтическим судьбам. Проблема становления личности, формирования человека, приверженного искусству, или государственного деятеля, также мало принадлежащего себе, как и художник, — всегда волновала Балашова. Неслучайно так молод герой трилогии “Поэтом я взращен”, совсем юн Петр в “Преображенцах”, царевич Иван в дилогии о Грозном.

Как мы видим, широки временные и географические рамки, охваченные Балашовым, его привлекают вселенские места действия, но прежде всего — Россия. Тут впору вспомнить цикл прозаических пьес драматурга, так и названных — “Россия”: “Стахович”, “Манеж мой рай”, “Ленинградка”, “Бабы” и “Бронзовые часы”. Большая часть их напечатана в журнале “Театр”.

Особо надо сказать о любви автора к исторически близкой нашей стране Грузии, которую он любит так же болько, как и Россию. Конечно же, интерес автора к Грузии заложен любовью к Кавказу гениальными русскими поэтами Пушкиным, Лермонтовым и Есениным.

Поездки Балашова на Кавказ, в древний Иерусалим, где, по легенде, в греческом монастыре Святого Креста умер Шота Руставели, создание двух драматических поэм —“Вахтанг Гаргасал (на основе древнего грузинского эпоса) и “Хитон Христа” (с использованием размера шаири) — прямое продолжение романтической направленности пьес Владимира Балашова. И это объяснимо. Совсем недавно В.Я. Мотыль писал ему: “Завидую твоей молодой энергии, твоей рабочей форме. Всеобщий цинизм тебя миновал, вернее, отскочил от неисправимого Романтика”.

Перед тем, как читатель откроет первые страницы трилогии, приведем еще раз слова ее автора: “Пушкина не объять! При попытке его изображения неудачи закономерны, а удачи бесконечно малы, особенно по сравнению с идеалом. И все же, работая над этими пьесами, я пережил счастливые минуты творчества, которые и сейчас для меня — самые памятные в прожитой жизни”.

Впервые я увидел Владимира Балашова на сцене Свердловского театра юного зрителя полвека назад. Свою любовь к сцене через много лет он выразит словами любимого героя Николо Паганини:

"Давно я не играл при полном зале...

Люблю неровное дыхание толпы,

Букет одежд, мельканье опоздавших,

Духи партера, чинный рокот лож,

И громкое брожение галерки..."

Букета одежд и духов партера, конечно, не было на том давнем спектакле: откуда они у ремесленников, школьников и нас, бедных студентов? — зато всего остального неровного дыхания толпы и бурного брожения галерки хватало в зале полной мерой: мы, затаив дыхание и неистово аплодируя, смотрели спектакль про наше собственное недавнее военное детство —инсценировку повести И. Ликстанова "Малышок", удостоенной Государственной (Сталинской) премии.

И молодой актер Владимир Балашов, выступая в роли рабочего паренька, играл самого себя. Выросший в бараках строящегося Уралмаша, он с детства отлично знал эту среду. Но ему, одаренному разнообразными талантами, главному читателю детской, потом взрослой библиотек, участнику школьной и клубной самодеятельности, эта среда рабочей окраины была мала. Он, по его собственным словам, "всегда мыслями был с теми, кто мечтает о высоком театре".

И он выходит на сцену ТЮЗа. Но и тот, с его ограниченной тематикой, Владимиру Филипповичу оказался тесен: мечты о высоком театре, о великих героях не давали покоя. И он сам берется за дело, сразу поставив планку своего творчества необычайно высоко. Его душу донимали только мировые гении: Пушкин, Паганини, Рафаэль! Уже во время его писательской работы мне посчастливилось вместе с ним встречаться с читателями: это были настоящие фейерверки исторической и литературной эрудиции, настоящего актерского мастерства. И он, выступая где-нибудь в небольшой школе или прямо в цехе, не жалел себя, как и раньше на театральной сцене, где, кстати, сам играл и роль юного Пушкина, и Паганини, яростно мечущегося между любовной страстью и призванием скрипача. И еще он, побывав в Грузии, берет в герои главного Грузина, Вахтанга Горгасала, вдохновленный народными легендами и его могучей скульптурой, рвущейся с высокого берега Куры, от детского театра древнего храма в бессмертие, в небо.

Но, как истый рыцарь искусства, Владимир Балашов не захотел ограничивать себя одной литературной стезей, - тоскуя по зрителям и слушателям, в 70 лет возвращается на сцену уже в качестве народного барда - и опять с успехом. С неизменным успехом, говоря словами героя его пьесы "Когда в садах лицея..." он никогда "не прятал свое сердце в сюртук". А его "стиховые пьесы" будут жить: мудрый Сомерсет Моэм сказал, что пьесам, написанным стихами, суждена долгая жизнь.

Б. А. Путилов