Евгений Гаккель

...Гаккель - самый большой неудачник среди режиссеров, которых я встречал на своем веку. Сразу же после войны, когда он вернулся в Ленинград из Казани, где работал, по рассказам, много и плодотворно, он поставил в брянцевском ТЮЗе на Моховой спектакль "Удивительны заклад".
Что-то из жизни царской гимназии, напоминающее романы Чарской или чудесную пьесу Александры Бруштейн "Голубое и розовое". В предельно условном оформлении - инспектор гимназии (Г. Тейх) ходил по зрительному залу - была создана атмосфера, напоминающая эталон тогдашней театральной жизни страны "Три сестры" в Художественном театре. Наверно я преувеличиваю, но тогда для моего поколения, поколения Олега Ефремова и Анатолия Эфроса, точкой отсчета были мхатовские "Три сестры". Вспомнил я об этом потому, что именно Эфрос, тогда студент третьего курса ГИТИСа мастерской Н. В. Петрова, был ошеломлен атмосферой, созданной Е. Гаккелем в этом спектакле.

Создание атмосферы жизни было самой сильной стороной гаккелевской режиссуры. Даже в таком условном спектакле, как "Тристан и Изольда", романтической драме в стихах А. Бруштейн в театре имени Ленинского комсомола с крайне неудачным составом исполнителей, Гаккель с художником Натаном Альтманом и композитором Ю. Кочуровым создал достоверную атмосферу раннего средневековья.

Жизнь связала все его последние годы с Ленинградским драматическим театром, ныне Театром имени В. Ф. Комиссаржевской.

Поистине трагические годы! Он мечтал о "Гамлете", а ставил "Счастье" Павленко; распределял роли в "Дяде Ване", а выпускал "За вторым фронтом" Собко. Ни один его спектакль не принимался с первого просмотра. Он долго и мучительно, по много раз переделывал. А тут еще одна травма. Гаккель вел режиссерский курс в Театральном институте. Помню экзамен первого курса. Замечательные, неожиданные упражнения. Позже мы прочли о них в книге Михаила Чехова. Но они не вписывались тогда в прокрустово ложе начетнического, ложно понятого "метода физических действий". Гаккеля сняла партгруппа курса, возглавляемого коммунисткой Розой Сиротой. Да, да, той самой знаменитой Сиротой - "из песни слова не выкинешь". А Гаккель на репетициях "искал тона". Те самые "тона" чеховских пьес, которые искали основоположники лучшего театра мира. Перечитаем "Мою жизнь в искусстве" Станиславского и двухтомник писем Немировича-Данченко. И Евгений Густавович находил эти акварельные тона и в "Трех сестрах", и "Тридцати серебрениках" Говарда Фаста при слабом составе исполнителей. Почему мы так редко вспоминаем, что Станиславский, зайдя в зрительный зал МХАТа и посмотрев сцену в своих "Талантах и поклонниках", вздохнул и сказал: "Не разошлась пьеска".

"Не разошлась пьеска" - эпиграф к последним годам жизни поэта театра Евгения Гаккеля. Это - когда "разошлась"! Безусловно, "Жизнь в цитадели" Якобсона - лучший его спектакль. Федор Никитин, Ксения Куракина, Александр Янкевский сыграли свои лучшие роли, а Иван Бомбчинский и Геннадий Легков превзошли себя. Сцена Рихарда и Ральфа - двух фашистов, решенная через игру на рояле в четыре руки, принадлежит к числу знаменитейших режиссерских находок, виденных за мою длинную театральную жизнь. Пожалуй, сейчас я могу объяснить, почему это был лучший спектакль Гаккеля. Пьеса Якобсона о судьбе эстонской интеллигенции. Пафос спектакля был в бесконечном сочувствии к этим людям, потому что сам Евгений Густавович был интеллигент в самом высоком смысле этого слова. Как он любил, как знал музыку и поэзию! Последние слова, которые я слышал от него, навещая в больнице: "Наше поколение уходит из жизни со стихами Блока..."

Александр Белинский