Роман Громадский

Ведущий актер театра «Балтийский дом» Роман Громадский верен родной сцене более 40 лет. Много разноплановых ролей – комических, трагических, характерных - было у него за эти годы, плотно занят в репертуаре народный артист России и сегодня. 20 сентября главный режиссер театра Владимир Тыкке выпускает премьеру «Два «Старомодных» коктейля» по пьесе Виньи Дельмар «Уступи место завтрашнему дню». Театралы со стажем помнят моссоветовский спектакль Анатолия Эфроса «Дальше – тишина», где был блестящий дуэт – Фаина Раневская и Ростислав Плятт. У петербуржцев главные роли (Люси и Барклей Куперы) сыграют Ирина Соколова и Роман Громадский.

- Роман Борисович, как вам новая роль?

- Мне она очень нравится, я ее чувствую, уже полюбил, хотя еще не играл. Пьеса такая трогательная, замечательный актерский материал, есть над чем поразмыслить. Мне думается, у нас с Ирочкой Соколовой (Ириной Леонидовной, народной артисткой) будет хороший дуэт. Надеюсь, что спектакль получится качественным, зрителям понравится, и мы будем играть его с радостью.

- Какой была ваша самая первая роль в театре?

- Сначала были вводы, а первая большая роль, которую мне дали, - Мишка в пьесе Леонида Андреева «Дни нашей жизни», ставил ее главный режиссер ленинградского «Ленкома» Меер Гершт. Он говорил: «Громадский, чтобы тебя расшевелить, нужен домкрат из бертолетовой соли». Вот все его режиссерские замечания. Я там пел, сам себе аккомпанировал на гитаре. Главную роль играла Наталья Тенякова.

- А дебют в кино был удачным, заметным?

- Мой дебют в кино состоялся в 1966 году. Меня пригласили на пробы на студию «Казахфильм». А через две недели я получил первую в жизни радостную телеграмму: «Вы утверждены на главную роль в фильме Георгия Овчаренко «Снег среди лета». Картину эту никто никогда не видел. Я посмотрел ее у них на студии и очень порадовался, когда увидел, как мой герой говорит по-казахски (они переозвучили фильм на свой родной язык). Потом я снимался у этого режиссера на Одесской киностудии в фильме «Море нашей надежды». Я там капитан дальнего плавания, в форме, такой супергерой…

Я заканчивал Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии, и, прежде всего, я – театральный артист. Если нет ролей в кино, я спокойно к этому отношусь. А вот когда в театре нет работы - для меня это как будто свет погас. Без театра я существовать не могу. У меня были замечательные педагоги: Борис Вольфович Зон, Татьяна Григорьевна Сойникова, Сергей Васильевич Гиппиус. Роскошные люди! Они жили театральной педагогикой, занимались только этим и очень хорошо передавали свой опыт студентам.

- Как педагоги относились к тому, что студенты снимаются в кино?

- Отрицательно. Наш однокурсник Володя Особик вынужден был уйти, потому что играл главную мужскую роль в «Дикой собаке динго» (а потом он снова поступал в институт).

У меня, кроме рекламы, других предложений в кинематографе тогда не было.

- Разве в то время снимали рекламные ролики? Где их показывали?

- Реклама была настолько редкой, что о ней мало кто слышал. Помню, большой рекламный ролик снимали в Нарвском универмаге. Радиоотдел. Темнота. Луч фонарика выхватывает один приемник, второй, потом – «Спидолу». Вдруг зажигался свет, стоял я – в шляпе, в пальто с поднятым воротником, и милиционер спрашивал: «Громадский, а что вы здесь делаете?» - «Приемник «Спидола» хочу приобрести».

Меня часто приглашали рекламировать ювелирные изделия – перстни, браслеты, поскольку у меня были длинные, тонкие пальцы. Кировский театр, я сижу в ложе, моя рука лежит на бархатном бордюре, красивый дорогой перстень…

Я никому не говорил, что снимаюсь по ночам. Это все хорошо оплачивалось. А где показывали ролики? Наверное, перед началом фильмов в кинотеатрах.

- В каком театре вы мечтали работать после института?

- Особой мечты не было. В 1966 году, только выпустившись, я был приглашен в театр имени Ленинского комсомола, который теперь носит другое название – театр-фестиваль «Балтийский дом». Меня брал Николай Павлович Акимов (было распределение в Театр комедии). Я удивился: я же такой «социальный герой»… «Нет, Ромочка, вы характерный артист», - сказал Акимов.

Без малого 50 лет я в «Балтдоме». Был тяжелый период в жизни нашего театра, я уходил.

У любого артиста есть «золотой век». Для меня это 13 лет работы с выдающимся театральным режиссером Геннадием Опорковым. Это было мое становление, большие достижения, при нем я получал звания, и, самое главное, была настоящая творческая работа. Я был занят во всех спектаклях Опоркова, но сначала играл вторые-третьи роли. Он не очень любил фактуру, ценил в актере внутреннее содержание, а не внешнее. И Роза Абрамовна Сирота, блистательный режиссер-педагог, просто уговорила его дать мне центральную роль летчика-испытателя Некрасова в пьесе Володарского «Звезды для лейтенанта». Он согласился: «Ну, хорошо, вы работайте, а я потом посмотрю». Спектакль получился хороший, и Опорков сказал: «Роман, у меня в театре появился хороший артист». И стал давать мне главные роли. Конечно, благодаря Розе Абрамовне. Ее, как известно, очень ценил Товстоногов, она много лет работала с ним в БДТ. И когда Смоктуновский ушел оттуда во МХАТ, то уговорил Ефремова выписать в Москву Сироту, и она помогала Смоктуновскому работать над ролями…

К великому сожалению, Опорков рано ушел из жизни, в расцвете сил, и дальше в театре пошла чехарда: режиссеры менялись один за другим.

И однажды меня пригласил Геннадий Егоров. Он работал очередным режиссером в БДТ под руководством Товстоногова, молодой, энергичный. В начале 80-х только начинались антрепризы. Егоров задумал поставить пьесу Мамлина «Колокола». Прекрасная драматургия. Я играл с Валентиной Паниной. Спектакль под названием «Не говори прощай» выпустили в Театре эстрады, и он выдержал три сезона. У нас в театре в то время главного режиссера не было, и я предложил директору пригласить на эту должность Егорова. Товстоногов дал ему лестную творческую характеристику. Как сейчас помню: «Это один из немногих режиссеров, которым я доверяю самостоятельную работу».

Егоров был приглашен в наш театр, хорошо начал – поставил пьесу Эбби Манна «Процесс» (помните знаменитый фильм Стэнли Крамера «Нюрнбергский процесс» по его сценарию?). Я получил центральную роль (судья Хейвуд), в спектакле участвовала почти вся труппа. Театр в то время был расколот на две половины: одни хотели этого режиссера, другие – другого. «Процесс» хорошо приняли зрители и критика, и Егоров объединил этой постановкой труппу. Он хорошо начал, но потом установил в театре откровенную политику доносительства: я должен знать, кто чем дышит, как относятся ко мне… Для нас это было дико – после работы с Геннадием Михайловичем Опорковым, человеком совершенно другого склада. В театре сложилась такая обстановка, что многие артисты – и ведущие, и молодые – подали заявления и ушли. Меня пригласил Игорь Петрович Владимиров, и я перешел в его театр. Проработал там почти три года, был много занят в спектаклях. И тут Геннадия Егорова освобождают от должности, и меня уговаривают вернуться в «Ленком». Я поддался и ушел от хорошего репертуара, сильно обидел Игоря Петровича. Но я пришел совсем в другой театр, с другой труппой (хотя вернулся не я один). Появился репертуар, возобновилась работа с моей любимой партнершей Эрой Зиганшиной, с Вадимом Яковлевым.

- Что было дальше?

- У руля недолго был Вячеслав Гвоздков, чехарда продолжалась. Потеря Опоркова серьезно сказалась на репутации театра.

Сейчас практически во всех театрах главенствующую роль взяли не творческие люди, а административная власть. А у нее своя политика: нужны послушные, управляемые творческие люди. Конечно, желательно способные. Но не всегда удается соединить творческие данные с организаторскими. Хорошо работал у нас в театре Игорь Коняев. Он один из лучших режиссеров в Петербурге за последние годы, во многих театрах выпустил отличные спектакли. Печально, что ему не нашлось в нашем городе места, и он возглавил Русский драматический театр в Риге.

- Вы давно преподаете. Рассказываете молодежи истории из своей студенческой биографии?

- Преподаю уже 18 лет. В Гуманитарном университете профсоюзов возглавляю факультет искусств. В нашем театре работают 9 моих выпускников.

Не все студенты понимают значимость основных предметов в актерской профессии: сценическая речь, вокал, танец, пластика, фехтование. Я часто рассказываю молодым занятную историю из своей жизни. В институте я очень любил предмет «сценическое движение» (бой, драки, фехтование). Его вел гениальный педагог Иван Эдмундович Кох. Однажды он звонит мне: «Ромочка, нас с тобой ждет очень хорошая работа. Мой любимый режиссер Григорий Козинцев пригласил принять участие в картине «Король Лир». Там есть дуэль, где два брата дерутся на щитах и мечах. Ты должен продублировать того и другого». Мы отрепетировали, приехали на съемки в Ивангород, показали Григорию Михайловичу. Ему понравилось. И вот на репетиции я придумал устроить падение на спину. И упал. Козинцев говорит: «Роман, как я жалею, что мы сейчас не снимали! Вы случайно упали, а это было так здорово!» Я в ответ: «Сделать вам еще? Пожалуйста!» - «Так вы специально упали?» - «Конечно».

И потом было хорошее продолжение. Через какое-то время звонит Козинцев и просит зайти к нему: «У меня есть отснятая сцена, где Регана выкалывает глаза Глостеру. Там бунтует слуга. Динамичная сцена, идет минуты две. Мне хотелось бы переснять ее с вами». Я поблагодарил его за оказанную честь.

Работа с Козинцевым запала мне в душу. И если бы не его смерть, то убежден, что он приглашал бы меня в свои картины.

- Часто вижу, как на спектакли с вашим участием приходит ваша жена…

- И не только Ирина, еще сын, его жена, их дети, все родственники. И не только на меня ходят смотреть, но и на все спектакли моих студентов. Жена мне во всем помогает. Мы пошли сейчас в отпуск, и режиссер сказал: «Выучить текст!» Я жутко не люблю просто учить текст, особенно отдельные реплики, сцены, диалоги. На репетициях, в работе учу. Однажды мы репетировали «По ком звонит колокол». У меня была одна роль, а потом Опорков решил заменить главного героя, и я должен был за три дня выучить огромную роль Джордана. Помню, ночью сидим на кухне, я учу текст, жена подает мне реплики. Смотрю, она всхлипывает. Оказывается, не просто реплики подает, а пытается сыграть Марию, и это ее так трогает, что она не может сдержать эмоции.

Роман Громадский снялся более чем в пятидесяти фильмах: «Цемент», «Романс о влюбленных», «Открытая книга», «Блокада», «Строгая мужская жизнь», «Клад», «Подвиг Одессы», сериале «Ментовские войны». Сегодня артист занят в спектаклях театра-фестиваля «Балтийский дом» «Горе уму» (Скалозуб), «Мастер и Маргарита» (Берлиоз), «Чайка» (Шамраев), «Перезагрузка», «Лерка».

Светлана Мазурова

27 августа страна отмечает День российского кино. И это праздник не только тех людей, которые «делают кино», – режиссеров, актеров, сценаристов, операторов, гримеров и костюмеров и т.д. Это праздник еще и зрителей – всех, для кого работает эта огромная машина под названием «Синема». И чтобы ни говорили критики, но лицо кинематографа – это актер, хотя и выбирает, и «делает» это лицо режиссер. В галерее самых запоминающихся лиц отечественного кинематографа есть и это имя: Роман Громадский.

Народный артист РСФСР, лауреат Государственной премии, трижды орденоносец – его «кинематографический счет» подкатывает к сотне. Десятки фильмов, в которых Роман Громадский снимался в главных ролях, вошли в золотой фонд отечественного кинематографа: романтический строитель нового мира Глеб Чумалов в «Цементе», легендарный коммунист Алексей Кузнецов в четырехсерийной эпопее «Блокада», полковник Мабыкин в фильме «Строгая мужская жизнь» и бригадир Павел в телефильме «Обычный месяц» – он играл, как правило, героев.

И в жизни Роман Борисович Громадский – надежный, верный, простой и искренний в общении человек. Мы встретились с ним накануне профессионального праздника и поговорили о времени, о жизни, о судьбе, и, конечно, – о профессии.

Про «столицу цемента» и ордена

КОРР. Роман Борисович, человек устроен таким образом, что не может помнить всего. Например, всех ролей актера, даже самого замечательного, если он не критик, конечно, а просто – зритель, любящий кино. И при этом имени – Роман Громадский – у меня, как у зрителя, сразу возникает именно этот образ: буденовка, шинель в пол, одухотворенное, очень красивое лицо. Лицо человека, свято верящего в то, что «мы наш, мы новый мир построим». Глеб Чумалов, коммунист, дилогия «Цемент» по роману Андрея Платонова. И еще один образ, очень запоминающийся, – прапорщик по прозвищу «Альбатрос» из «Романса о влюбленных» Андрона Кончаловского.., да и многое другое, конечно, но вот этот парнишка в буденовке, как вы хороши там были!

ГРОМАДСКИЙ. Меня из-за этой буденовки постоянно путали с Евгением Урбанским! (смеется) Что есть не очень хорошо для актера, но не так уж мы и похожи. Должен сказать, что этот роман «Цемент» не вызывал у меня каких-либо симпатий, и роль эта была у меня далеко не первая. Я уже хотел отказаться, но когда появился сценарий и я узнал, каков будет актерский состав, я подумал, что тут должно быть хорошо и интересно! В фильме снимались и Армен Джигарханян, и Валентин Гафт, и Люда Зайцева – все мы были еще такие молодые, такие красивые… И фильм получился на редкость содержательным, хотя условия для работы были совершенно сумасшедшие!

И этот странный город – Новороссийск, совершенно… «марсианские пейзажи»! Представляете – когда жара – пыль висит над городом, как туман. Или вдруг раз – и холод, и все покрывается коркой льда, ходишь по городу, как в космосе – деревья, дома, провода – все в таком ледяном кружеве, в сосульках. Поскольку там морской климат, но такой – резко континентальный, прямо скажем, не располагающий к отдыху, в общем и целом жить в этом городе тяжело. А мы снимали долго, фильм-то двухсерийный!

КОРР. Ну и потом, действительно, Новороссийск – это столица цемента была по тем временам, место выбрано не случайно, и это придавало фильму особенную достоверность.

ГРОМАДСКИЙ. Директор все шутил: «Роман! Готовь дырочку в пиджаке для ордена! Мы ведь все знали, что Новороссийск – это вотчина Леонида Ильича Брежнева, он в этом городе воевал, он любил этот город. Дырочка осталась, а ордена мне тогда не дали, дали потом. Первый орден я получил, работая в Театре имени Ленинского комсомола у Геннадия Опоркова, а потом, когда Запесоцкий, ректор Университета профсоюзов, пригласил меня возглавить факультет искусств в этом достойном заведении, там я «умудрился» даже два ордена получить! (смеется). Один-то я точно заработал, а другой, как я шучу, – «дежурный», на 70-летие дали.

Но самая дорогая для меня награда знаете какая? Это то, что я стал лауреатом премии имени Ленинского комсомола за спектакль «Вся его жизнь». Вы все знаете это кино – «Коммунист», где блистательно сыграл Евгений Урбанский, царствие ему небесное. А Евгений Габрилович, автор сценария, специально переписал киносценарий «под меня», для театра, как подарок на мое 50-летие. И еще обязательно должен сказать, что Театр Ленком, когда туда пришел Геннадий Михайлович Опорков, – это лучшее время в моей жизни, это 12 золотых лет! Это полное творческое счастье, потому что я там переиграл столько и такого, о чем другие артисты мечтают всю жизнь, и куда мы только с этими спектаклями не ездили, и каких наград не получали… Так жаль, так жаль, что рано ушел из жизни Опорков! Ну что это такое – 48 лет?!

А возвращаясь к роли Василия Губанова в театре… На мой взгляд, пьеса получилась более острой, смелой, она точно была гораздо интереснее, потому что некие препоны были уже сняты, все-таки уже «пахнуло ветром перемен» и он многое изменил, в том числе в сцене с Лениным. А начинался спектакль так: поднимался занавес, стоял такой длинный деревянный стол, и за этим столом сидят люди, и все едят, жуют себе, и в это время из глубины появляется фигура Василия Губанова. Причем я опять в шинели, в буденовке…

Критики, которые спектакль смотрели, они рассказывали: «Мы ахнули! Выходит на сцену Евгений Урбанский, да еще в буденовке, шинели, да хромоногий… Но повторюсь – ничего хорошего нет в том, что один артист похож на какого-то другого, но театр наш Ленком, можно сказать – «перекроил время!» И у меня, конечно, Василий Губанов был несколько другой, и критика все это отмечала, что герой один, а прочтения совершенно разные. И вот я очень дорожу этой наградой – премией Ленинского комсомола за роль коммуниста Василий Губанова в Театре имени Ленинского комсомола.

КОРР. Где вы работаете и по сию пору, только он сейчас называется Театр-фестиваль «Балтийский дом». Это сколько же лет-то? Что-то около пятидесяти будет… Кстати, Роман Борисович, я не ослышалась? Пьесу «Вся его жизнь» Габрилович написал к вашему 50-летию? А ведь и в кино, и по всей ситуации Василию Губанову нет и тридцати…

ГРОМАДСКИЙ. Театр – это не кино! Там крупных кадров нет, камера не наезжает, ну и самое главное – я достаточно хорошо выглядел. Я все-таки спортивный человек, всю жизнь спорт любил и занимался, это сейчас жирком немного заплыл, хотя и по сей день стараюсь себя сохранить в форме. Меня вообще спорт спас, во всяком случае очень помог в жизни.

КОРР. Каким образом, Роман Борисович?

ГРОМАДСКИЙ. Я ведь родился в 1940 году в городе Ленинграде…

«Моей подушкой были серп и молот»…

ГРОМАДСКИЙ. Когда началась война, мне было восемь с половиной месяцев. И меня вывезли из блокады только в конце 43-го по Дороге жизни, по Ладоге, баржа… Так что я с вашими местами знаком, можно сказать, всю жизнь. Всеволожск – это часть Дороги жизни?

КОРР. И вы все помните? В три-то года?!

ГРОМАДСКИЙ. Да нет, конечно. Я помню себя начиная с Казани, когда нас туда уже привезли. Да и там у меня самые обрывочные воспоминания: мы жили в подвале, окна были ниже уровня земли, перед окнами были ямы забетонированы, и в эти ямы в неимоверном количестве падали лягушки. И мы с мальчишками постарше (о, жестокие сердца!) – с криками: «Бей проклятых фашистов!» – забивали этих ни в чем не повинных божьих тварей камнями… Да… Почему-то вот это в памяти моей детской осталось.

А еще в памяти: мать где-то раздобыла какой-то старый красный флаг! С материалами-то тогда было трудно, как и со всем остальным, – какая-никакая тряпочка представляла огромную ценность, а тут – целое знамя! С серпом и молотом! Мать пошила мне из этого флага подушку, и как я ни поворачивался, как ни переворачивал подушку, у меня под щекой был какой-нибудь кусок серпа или молота. Твердый! Мешал мне спать. Сейчас даже представить себе трудно – символ нашей родины мешал спать ребенку!.. Вот такие, очень обрывочные воспоминания моего военного детства.

А потом, когда мы уже вернулись в Ленинград, боже мой, какие у меня прозвища в школе были! «Мосел», «Стропилах», «Хворостина»… Я был удивительный ребенок – рахит сплошной послевоенный! И меня мама после войны еще лет 8 – 9 водила по больницам, мне массажем пытались выправить руки, ноги, голову. Можете себе представить, когда я в армию уходил, у меня рост был 188 сантиметров, а вес – 69,5 килограммов! Но армия из меня сделала…

КОРР. Красавца-мужчину!

ГРОМАДСКИЙ. Можно и так сказать. За три года я нарастил мышечную массу, спортом там столько занимался: и баскетбол, и волейбол, и все призы армейские были мои! Хотя я и до армии спорт всегда любил, и во все кружки буквально был записан, даже в кружок рукоделия, а вот когда в нашей школе появилась настоящая актриса Елена Аркадьевна Клочкова и организовала театральный кружок, я как-то застеснялся своей худобы и все боялся к ней подойти, пока она сама не поймала меня в коридоре: «Мальчик! А ты почему к нам в драмкружок не ходишь?» – «А можно?» – «Конечно, можно!» И уже в школе я все знал: буду артистом!

Сразу после школы, в 59-м году, Соловьев набирал курс в ЛГИТМиК, и я легко прошел второй тур, и тут – повестка в военкомат. А тогда ведь как: позвали – иди, покажись. Тем более меня Соловьев напутствовал: «Ты в военкомате скажи, что ты в театральный поступаешь, они тебе отсрочку дадут!» Я явился. Говорю: «Товарищи, я в вуз поступаю!» – «А в какой?» – «В театральный!» – «У-ух ты!» Артист значит? А паспорт у тебя, артист, есть? Дай-ка нам его сюда!» Я им, как дурак, паспорт отдал и увидел его только через три года, когда отслужил. Но я не жалею! Я стал таким мощным парнем! И вот когда я уже второй раз, после армии, пришел поступать, а было тогда в Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии 170 человек на место, а девчонок вообще – 200 человек, мне все в один голос говорили: «Ну, Ромка, ты-то точно поступишь! Сойникова (преподаватель, руководитель курса – Т. Т.) на тебя смотрит, аж слюнки текут!.. (смеется) А сейчас, вот я уже 18 лет преподаю, и за эти годы только один студент был моей фактуры. Такие мелкие пошли ребята!..

КОРР. В вас точно всего было много! Смотришь кино, где вы играете, – все крупными мазками: глаза, губы, лицо! Все, как говорят в кинематографе, «фактура играет, фактура работает»! Все девчонки, наверное, все однокурсницы, были у ваших ног, влюблялись точно!..

ГРОМАДСКИЙ. Влюблялись многие, а я любил только одну, и она любила меня… (тяжело вздыхает).

«Я о моей Вере никогда не забывал»…

И далее Роман Борисович рассказывает о самой горькой и тяжелой своей утрате. О том, из чего человек не выходит без потерь. И только самые сильные люди – и духовно, и физически сильные – способны перенести подобные испытания с честью. Не скатиться в бесконечное «жаление себя». Не заболеть нашей исконно «русской болезнью», то есть не удариться, проще говоря, в пьянство. Громадский перенес это, как и подобает мужчине и человеку, – достойно и мужественно, только поселилась в его глазах такая печаль и боль, что эту боль чувствую и я, его сегодняшний собеседник…

ГРОМАДСКИЙ. Да, с девушками у меня все было хорошо, но мы с моей Верой все решили, по сути дела, уже на первом курсе, и все уже на первом курсе знали, что мы поженимся. В конце первого курса я ей сделал предложение, она ответила согласием, родители – и ее, и мои, пытались нас отговорить – мол, мы не возражаем, но закончите хотя бы институт, но мы уперлись: хотим сейчас, и все! Был уже и день свадьбы назначен, мы тогда были на втором курсе, но буквально перед свадьбой разбивается в автомобильной катастрофе отец Веры. Насмерть… Свадьбу пришлось перенести на год. Просто мы не могли… Вера так любила отца, да и все его очень любили. Это был исключительный человек!..

Сыграли свадьбу еще через год, все хорошо, мы счастливы. Ждем ребенка. Уже окончили институт, распределились, меня взяли в Театр Комедии имени Акимова, но я хотел работать в одном театре с моей Верой. Мы обошли с ней все ленинградские театры, и у меня было только одно условие: «Возьмите жену!» И меня везде оставляли, а ее не брали нигде, хотя она была очень талантливым человеком… Сами понимаете, все говорили: «Да она же беременная у вас, она уйдет в декрет через пару месяцев!» А дальше я получил самый жестокий удар в своей жизни. 8 июля Вера родила мне сына, а 12 июля, через четыре дня, она умерла. Умерла от цирроза печени, почему-то беременность ее так «подкосила»… Никто не мог понять, осознать, что такое возможно. Она была крепкая, спортивная девочка, не говоря уж о том, какая она была красивая…

Роман Борисович рассказывал эту страницу истории своей жизни спокойно, чуть только голос дрожал… Да и редко он возвращается памятью к этим дням. Рассказывал, пожалуй, даже без особых эмоций. Но все, кто был в тот день в нашей студии радио, – плакали: режиссер, инженер, молоденькая девчушка – корреспондент, пришедшая взглянуть на живую легенду – Романа Громадского, плакала и автор этих строк. Но… жизнь продолжается, и диалог с Романом Борисовичем – о времени, о жизни, о судьбе – продолжается тоже.

КОРР. Как же вы вырастили сына-то один, Роман Борисович, такой крошка остался?..

ГРОМАДСКИЙ. Мне очень помогали родные, низкий поклон маме и сестре Веры – они Андрюшку воспитывали по сути дела до пяти лет. Я видел свою главную задачу в том, чтобы они ни в чем не нуждались. Я работал, работал, работал. Работа меня спасала, я забывался. Я много снимался в кино, много работал в театре. Работа если и не панацея от всех бед, то спасательный круг точно: работай, и не утонешь… Мне очень хотелось увидеть сына большим и взрослым, и я не хотел топить свое горе в вине, никогда не злоупотреблял. И сын мне достался такой дорогой ценой – сейчас кто его ни увидит, все говорят: «Какой красавец!» Родился 1 килограмм 900 грамм, а сейчас его рост 196 см! Плечи широкие, фигура отменная, спортсмен, играет в волейбол роскошно!

Вот уже и внуков мне подарил, и внучка уже университет окончила, а внук окончил 11 классов и мечтает стать врачом. Может быть, в том числе и потому, что бабушка у него так трагически погибла…А вообще я так рад своей семье! Я рад, что судьба потом подарила мне встречу с чудесной женщиной. Андрюше, сыну моему, было пять лет, когда я встретил свою Ирину Александровну, которая стала моей второй женой, а Андрюше – мамой. И она воспитала его, и вот уже сорок лет мы вместе, а у внучки 21 сентября – свадьба.

КОРР. И никто не стал в вашей семье актером…

ГРОМАДСКИЙ. Нет. И у Ирины Александровны моей профессия не актерская, она далека от этой сферы. Андрей мой стал военным, окончил военную академию. Три года в начале службы отслужил на Новой Земле, где вечная мерзлота, и жена его молодая туда к нему приехала, и только не так давно он расстался с военной карьерой, жена его работает сейчас в президентской резиденции в Константиновском дворце, и, не хвастаясь, скажу – семья у нас очень дружная, и я так счастлив в своей семье!.. Я, как мог, их берег и старался, чтобы они были счастливы со мной…

КОРР. Вы знаете, еще один мой любимый образ – это вы в роли прапорщика Ивана Соловьева, которого все зовут «Альбатрос», прозвище у него такое. И вот этот «Альбатрос» – это такой… мужественный и в то же время трогательно нежный человек, такой силы и надежности, о какой в наше время, да и в любое время приходится только мечтать женщине. Мне кажется, вы такой и в жизни. Это «Романс о влюбленных» – Коренева, Киндинов в главных ролях, режиссер Андрон Кончаловский и, конечно, вы – в роли Альбатроса..

ГРОМАДСКИЙ. Фильм хороший, но неоднозначный, многим он не нравился. Режиссер Кончаловский тогда был еще так молод! Мне нравилось, что он к маме обращался на Вы! Вообще у Андрона Кончаловского потрясающее воспитание. В целом этот клан – Михалковых-Кончаловских – очень интересен, и так талантливы все! Хотя тоже не все так… однозначно в жизни, как может показаться. Ведь Никита Сергеевич Михалков, к примеру, тоже в жизни многое сумел преодолеть, он по молодости, когда еще не определился в профессии, был хулиган из хулиганов. В морской пехоте успел послужить…

КOPP. Какие интересные подробности, Роман Борисович!.. Вы ведь тоже частенько играете и морпехов, и вообще людей военных.

ГРОМАДСКИЙ. Во всяком случае, Андрон Кончаловский – один из немногих режиссеров, который оставил в моей памяти очень-очень яркое впечатление. Потрясающее знание истории, литературы, музыки… Да всего на свете. И как ни странно, эту небольшую и далеко не главную роль – роль прапорщика Альбатроса я тоже очень люблю… Знаете почему? Альбатрос – это птица совершенной свободы! Никогда ни в каком зоопарке она не приспособится к жизни. Не выживет просто, потому что ей нужен простор океана, этот морской свежий воздух, только там она дышит. И альбатрос – это птица редкой выносливости и «непотопляемости», размах его крыльев достигает двух метров или даже больше, и он преодолевает такие расстояния, на какие другая птица не способна. Вот и парит он, гордо реет, как тот самый Буревестник, – одинокий и свободный Альбатрос. Мне нравится этот образ, но в жизни я так счастлив, что я не одинок.

Беседовала Татьяна ТРУБАЧЕВА
Всеволожские вести № 61 (1880) 23 августа 2013 года

Годовалым ребенком будущий народный артист спас от бомбы всю свою семью

Недавно народный артист России коренной петербуржец Роман Громадский отметил сразу два юбилея: свое 65-летие и 40 лет, как он вышел на сцену Театра имени Ленинского комсомола (ныне «Балтийский дом»), которому и поныне служит верой и правдой. Среди его немногочисленных, но заметных работ в кино роли в таких картинах, как «Антрацит», «Цемент», «Блокада», «Романс о влюбленных», «Подвиг Одессы», «Строгая мужская жизнь». Корреспонденту «Смены» удалось встретиться с актером на его творческом вечере, устроенном обществом «Театрал».

«Дядю забрали в лагеря в домашних тапочках»

- В киноэпопее «Блокада» вы сыграли роль секретаря Ленинградского обкома партии Алексея Кузнецова. Действительно, внешне вы очень на него похожи.

- В «Блокаду» меня пригласили на другую роль. Но стоило мне появиться в киногруппе, как режиссер Михаил Иванович Ершов аж подпрыгнул: «Мать твою перемать! Мы не можем найти Кузнецова! Вот же он!» Я знал, что внешне похож на второго после Жданова человека в блокадном Ленинграде. Меня утвердили без всяких проб и разговоров. Кузнецова я, естественно, не знал и «живьем» его никогда не видел. Но я ничего придумывать и додумывать не стал. Я играл Кузнецова, а передо мной стоял светлый образ дяди Ромы.

Мой дядя, Роман Владимиров, был большим партийным и политическим деятелем. По крайней мере, в масштабах Северо-Запада. Он возглавлял Московский райком партии, а потом его направили в Петрозаводск и он возглавил правительство Карелии. В июле 38-го дядя Рома приехал с работы домой, сел обедать и вдруг вспомнил, что закончились папиросы. Киоск был рядом, и дядя Рома выскочил из дому в домашних тапочках. Вернулся он домой в… 54-м году. Вначале были лагеря. Потом его расконвоировали, и дядя работал в Инте инженером, директором шахты. В Ленинград вернулся после реабилитации.

Мальчишкой я приставал к нему: «Дядя Рома, что ты думаешь про такие-то события в нашей истории?..» «Рома, - говорил он, - не в твоем возрасте мы с тобой должны разговаривать на подобные темы. Вот отслужишь армию, тогда и поговорим…» Роман Владимиров был интеллигентным, хорошо образованным партийным деятелем. И добрейшим человеком. Вся наша многочисленная родня боготворила его.

«Все было гораздо страшнее!»

- Как вы считаете, киноэпопея «Блокада» отразила реальные события?

- Вокруг этого фильма ходит много кривотолков: «правда показана, неправда показана». Миша Ершов и не мог «Блокаду» снять другой. Съемки курировал обком партии! Первый секретарь обкома Григорий Васильевич Романов лично отсматривал материал и говорил, что так, что не так. Как он говорил, так и было. И попробуй плюнуть против ветра.

Мама ходила на все мои премьеры, но на «Блокаду» не пошла. «Я не смогу пережить весь этот ужас еще раз…» Потом, когда «Блокаду» уже показывали по телевизору, она все же посмотрела. «Рома, все было гораздо страшнее, чем в кино!»

Сейчас, когда во мне 120 килограммов веса, мне даже неловко говорить, что я блокадник. Не поверят же, что до школы я страдал рахитом. Помню я себя с пятилетнего возраста и о блокаде, конечно же, знаю по рассказам взрослых. В первую очередь мамы.

Мама вспоминала, как однажды в самое тяжелое время выменяла отцовские бурки (была такая зимняя обувь) на килограмм яичного порошка. А яичного порошка оказался только небольшой слой, все остальное - детская присыпка. «Я думала, с ума сойду!» - говорила потом мама. От голода умерла бабушка. Мы выжили благодаря отцу. Он воевал на Невском пятачке и с каждой оказией переправлял нам то кусок хлеба, то котелок с кашей. И все доходило!

«Мама называла меня спасителем»

- Мама все время меня называла спасителем. Уже взрослым я ее спросил: «Почему я спаситель?» И она рассказала мне такую историю. Мы жили в шестиэтажном доме, который стоял на углу Большой Пушкарской и Введенской улиц, на последнем этаже. На случай бомбежек и обстрелов у взрослых все действия были расписаны. Как только раздавался сигнал воздушной тревоги, бабушка одевала мою старшую сестру Нонну, мама пеленала меня. И все бежали в бомбоубежище.

В один из налетов бабушка с Нонной выскочили на лестничную площадку, а мама замешкалась! Бабушка бежит обратно в квартиру: «Варвара! Ты что, хочешь, чтобы нас накрыло!» А мама ей: «Посмотри, Ромка обкакался! Надо же его обтереть и запеленать». И бабушка с Нонной вернулись - дожидаться.

В то время когда мать меня приводила в порядок, в наш дом попала бомба. Она угодила в лестничный пролет и, не разорвавшись, зависла на уровне второго этажа. Если прикинуть по времени, мы как раз должны были бежать вниз по лестнице. И, естественно, были бы погребены под обломками.

С тех пор я всегда говорю: «Надо делать все вовремя! И тогда все будет хорошо».

«Никто пленным в лицо не плевал»

- Во время войны вы были ребенком. Что вам особенно врезалось в память?

- Наверное, не может быть ничего страшнее того, что испытал наш город. Но, вспоминая блокаду, я всегда думаю о милосердии ленинградцев, переживших все эти ужасы. Как сейчас, стоит перед глазами такая картина. 45-й год. Война закончилась. Весь Невский в лесах. Восстанавливают разрушенные и поврежденные дома пленные немцы, солдаты и офицеры. Их по сути дела никто не охраняет.

Пленные часто ходили по квартирам. И, как ни странно, они не просили есть, а предлагали купить у них всякие поделки - зажигалки из гильз, куколок каких-то из деревяшек. Немцы, заучившие несколько фраз по-русски, объясняли: «Нас скоро отпустят домой, и нам бы хотелось привезти родным какие-нибудь сувениры». Я не знаю, как в других домах, но в нашем никто не плевал им в лицо. Несмотря на то что не было ни одной семьи, которая бы не потеряла во время блокады хотя бы одного близкого человека! Вот это мне врезалось в память навсегда!

Главное - память, а какая фамилия - не важно

- Роман Борисович, ваша настоящая фамилия - Владимиров, а как появился ваш псевдоним?

- В Театральном институте у меня была невеста, очень красивая девушка и замечательный человек, сокурсница Вера Громадская. В конце первого курса мы решили пожениться. Курс у нас был очень дружный. И вот ребята мне говорят: «Ромка! У нас идея! Меняй фамилию! Только представь себе: ты такой громадный и фамилия - Громадский!» Идея запала мне в душу. Незадолго до нашей свадьбы мой будущий тесть погиб в автомобильной катастрофе. В случае если бы Вера взяла мою фамилию, фамилия Громадский перестала бы существовать. Когда мы отправились подавать заявление, я уже принял решение поменять фамилию. При этом я как-то даже не подумал, какую обиду наношу своим родителям. Сын-то я у них один, и с фамилией Владимиров теперь тоже будут проблемы. Во избежание неприятностей в день свадьбы мы с Верой попросили, чтобы во время бракосочетания не оглашали, у кого какая будет фамилия. Но нашлись доброхоты и все отцу моему сказали. И он развернулся во всю свою недюжинную силу!

С тех пор как я стал вдовцом - Вера умерла на четвертый день после рождения сына, - я уже и не думал отказываться от фамилии Громадский. А потом я понял: главное - память. Я помню, чту и очень люблю своих родителей. А какую фамилию я ношу, думаю, не так важно…

Владимир Желтов

27 января 2006