Иван Воронов

Выражаем благодарность

Никите Ивановичу Воронову

за помощь в подготовке материала

Трудно представить себе такое о человеке, положившим жизнь свою на алтарь искусства. Но не одна, а две страсти было у Ивана Дмитриевича Воронова – его театр и его семья. И вторая – вовсе и не страсть будто, а естественная потребность и необходимость – досталась ему по наследству. Родом он был из деревни, из большой крепкой крестьянской семьи, где, кроме него, росло еще шестеро детей.

Сыновья работали на земле, пока не приходило время, и отец не отпускал их учиться. А учеба шла им на пользу. Старший сын Ефим стал известным юристом по уголовным делам. Младший – Дмитрий – химиком, и тоже значительным. Иван же в шестнадцать лет поступил в школу Фабрично-заводского училища, и получил две специальности – электрика и слесаря-инструментальщика. Всю жизнь, даже будучи уже народным артистом, он не чурался работы по дому – красил, чинил, мастерил. И напряжение в электропатроне «измерял» профессионально – пальцем!

В этом-то училище Воронов и попал в самодеятельность, и так ему там понравилось, что местный педагог, видя старания ученика, посоветовал заняться театром по-настоящему. Ученик попробовал. Подал в училище Мейерхольда заявление, в котором просил принять его, поскольку «желает служить искусству». Никто не успел напугать его сложностью поступления в театральное (да еще и к Мейерхольду!), и потому в ученики к Мастеру Иван Дмитриевич попал легко.

Учился он так хорошо, что Мейерхольд перевел его в основную труппу за год до окончания курса. Но будущего в ГОСТИМе у него не случилось, театр был вскоре трагически закрыт. А когда началась война, Иван Воронов попал на передовую в составе Фронтового Комсомольско-молодёжного театра при ВТО. В 1944 году, когда театр был расформирован, Ивана Дмитриевича распределяют в Центральный Детский. И здесь он задерживается надолго – навсегда. С годами театр, уйти из которого ему не раз предоставлялась возможность, станет родным и любимым. Он сыграет в нем более тридцати пяти персонажей, среди которых такие мощные и врезающиеся в память, как Борис Годунов, Ноздрев, Жан Вальжан и многие другие. «Где еще, в каком театре я бы сыграл столько и таких ролей?..» - услышим мы от него на исходе дней.
Воронов был человеком черного и белого. Серого не признавал – возможно, сказывалась школа Мейерхольда. Если работал с хорошим режиссером – влюблялся в него сразу, как, например, в Эфроса. В театре не часто заводятся дружбы. Но и настоящий друг в театре был – артист Матвей Семенович Нейман. Их семьи долго жили в одной коммунальной квартире – и дружба связывала их многие-многие годы. Часто ругались, тут же мирились, и были друзьями не разлей вода.

В доме Ивана Воронова ничто никому не навязывалось, даже театр. Сыновья – Юлий и Никита – росли очень разными. Юлий так и не связал свою жизнь с театром, хоть и работал много лет администратором в театре Н.И.Сац. А Никита, придя в театр в раннем детстве, сразу стал в нем своим. В ЦДТ он попал в трехлетнем возрасте и на соответствующий репертуар. В тот день шли двухактные «Сказки Маршака», страшная и волнующая история про козла, которого хотели съесть волки (что очень ранило детскую душу). Но больше всего запомнился Никите особый запах кулис – запах грима, костюмов, бород и париков… Теперь он неразрывно связан с яркими воспоминаниями его театрального детства.

Скоро в ЦДТ не было ни одного спектакля, который бы он не посмотрел. Около пятнадцати раз видел «Тома Сойера» в постановке Анны Некрасовой. Тома и Гека играли актрисы Туманова и Дмитриева, и это были два потрясающих пацана и оторвы. А вот отец Никиту расстраивал – он играл Индейца Джо и вел себя ужасно. Особенно в сцене раскапывания могилы, когда убивал Доктора, варварски метая в него огромный индейский нож. Потом за кулисами Никита долго разглядывал этот нож, пытаясь понять, как им можно кого-то убить – совершенно непригоден.

За кулисами было интереснее, чем на сцене. В день «Бориса Годунова», войдя в коридор грим-уборных, можно было увидеть поразительную картину: возле каждой двери висят боярские шубы, стоят высокие шапки, кафтаны, золотые и красные сафьяновые сапоги… Сохранилась смешная фотография – как Иван Дмитриевич в полном царском облачении, драгоценных бармах и шапке Мономаха сидит в закутке возле окна и разговаривает по телефону, смеется.

«Бориса Годунова» ругали – в связи с тем, что принято было ругать Эфроса. Тем не менее, публика на спектакль шла.
Спектакль был выдающимся, как и работа в нем Воронова. Лев Дуров, исполнявший роль царевича Федора, любит рассказывать историю с репетиций. У них никак не получалась сцена прощания Бориса с сыном. Эфрос считал, что наставления, которые Борис перед смертью дает сыну – это не наставление будущему царю, это что-то другое, отцовское – а у них не получалось. Тогда Дуров предложил попробовать так – он нафантазирует, будто умирает его собственный папа, а Воронов – будто он умирает по-настоящему, и сыграть это. Тот согласился – и они попробовали. Воронов произносил монолог, говорил, говорил, а Дуров – вбежав в комнату, рыдал у него в коленях, по-настоящему. И вдруг Иван Дмитриевич начал заговариваться, а потом рухнул, потерял сознание и стал действительно умирать.

Вызвали «скорую помощь», откачали, он выдохнул и с трудом пришел в себя.

Эфрос кричал, что так нельзя, что это не искусство… Но сцена стала получаться.

Техника, управление моторикой у Ивана Дмитриевича всегда были развиты превосходно. Сын Никита в школьном возрасте иногда просил развлечь их с друзьями: «Пап, заплачь!». Тот похлопает глазами, и вдруг – слезы ручьем…

О роли он думал почти постоянно, не мог пренебречь, этим он жил. И дома работа шла почти постоянно, он мог повторять текст, обращаясь за советом к близким, и ему абсолютно не мешала домашняя возня. Но часа за три до спектакля он менялся разительно – уже начинал входить в роль. Так что, когда приходил на репетиции, всегда был практически готов. Но не значит, что спокоен, в нем всегда оставался особенный актерский мандраж. Воронов приходил в театр за час-полтора до начала представления, делал грим, общался с гримером, с коллегами…

«Гримировал его старый гример Михаил Иванович, прошедший танкистом всю войну от Москвы до Берлина. С этим человеком отец любил разговаривать, мог с ним советоваться насчет роли. А потом они сидели в гримуборной – отец, Нейман и Сажин. И они – классные актеры – общались между собой на равных перед спектаклем» (здесь и далее вспоминает Никита Воронов – прим. ред).

Второй после Бориса Годунова любимой ролью у Ивана Дмитриевича была диаметрально противоположная – Ноздрев. Он обожал Ноздрева, всегда, когда смотрел инсценировки или экранизации «Мертвых душ», ревниво наблюдал за этим персонажем и признавал его, пожалуй, только в исполнении Названова.

Сам же он был Ноздревым замечательным, мощным, полным энергии, из него – молодого артиста – на сцене прямо-таки рвалась эта «ноздревская необузданная дурь»… Ведь и сам он до старости оставался человеком необыкновенной силы, в шестьдесят лет загонял в доску ладонью гвоздь, чем часто тешил рабочих сцены.

Наверное, эта жизненная мощь и сила и позволяла Ивану Дмитриевичу успевать везде и всюду. Он очень любил свой театр и всегда боялся, что что-то в нем может пойти не так, участвовал в его внутренней жизни, состоял в театральном худсовете. Его интерес к детскому театру выливался и за пределы ЦДТ – он публиковался в журнале «Театральная жизнь», входил в редколлегию журнала и был членом исполкома Всемирной организации театров для детей и молодежи (АССИТЕЖ). Последнее открывало широкие возможности – общаться с людьми из детских зарубежных театров и ездить за границу.
Впрочем, и вместе с Центральным Детским он довольно часто бывал на гастролях за рубежом – в ГДР, Венгрии, Польше, Голландии, Индии, США, Канаде, Испании, Италии. И, несмотря на свою «выездную» жизнь, Иван Дмитриевич до конца оставался беспартийным. Он прекрасно помнил и гражданскую войну, и несколько голодовок, и тридцатые годы, так что к строю относился вполне определенно, хотя и понимал, что прямая конфронтация ни к чему хорошему не приведет и ничего не изменит.

И всегда, всегда у Воронова хватало времени на дом и семью. «Он знал, что утром надо встать и сходить на рынок. Он это любил, и умел торговаться. Случись с кем-нибудь болезнь или несчастье, поднимал всех «на уши» и неизменно был рядом. Полы помыть? Без проблем! А летом, когда семья жила на даче, гулял с нами в лесу, учил босиком ходить по шишкам, делал нам с братом какие-то хитрые арбалеты, из которых мы стреляли по мишеням.Он не был Актером Актерычем, который вечером сыграл спектакль, а с утра отдыхал, готовился…»

Своего младшего сына – Никиту – Иван Дмитриевич не приохочивал к театру, но ему было приятно, что сын с ним, что он – органичная часть не только его домашней жизни, но и жизни театральной. Был любопытный случай, когда, уезжая в Киев на кинопробы, за десять минут до отхода поезда он спросил провожающего его Никиту: «Хочешь со мной?» А, получив согласие, мгновенно умчался, вернулся с билетом и увез мальчика с собой – вот так, без вещей, в коротких штанишках и сандалиях. И это была одна из их незабываемых поездок.
А когда Никита вырос и начал писать пьесы, он встретился с отцом на родной для обоих сцене – сцене ЦДТ. Их первое соприкосновение как драматурга и актера произошло в спектакле «Следствие», который поставил Сергей Розов. Иван Воронов исполнял в нем роль директора школы – небольшую, но чрезвычайно важную во всей развернувшейся истории. Компания ребят избила мальчика, и директор должен был расследовать происшествие – разобраться с причиной и следствием. Он был хорошим педагогом, но осознавал свое бессилие перед системой – не политической, а школьного воспитания.

Но это было отнюдь не последнее сотрудничество отца и сына. В актерской судьбе Ивана Воронова благодаря Никите Ивановичу появятся роли в замечательных спектаклях РАМТа - «Отверженные» и «Маленький лорд Фаунтлерой», которые станут для Ивана Дмитриевича последними.

«Отверженные» – дилогия, растянувшаяся на два вечера, шла долго с огромным успехом, причем на втором вечере обычно почему-то бывало больше зрителей, чем на первом. Когда спектакль собрались снимать с репертуара, поднялась настоящая волна протеста среди зрителей и в прессе.

С роли Жана Вальжана Воронову пришлось уйти по возрасту, но именно он позволил ему сыграть центральную роль графа Доринкура в «Маленьком лорде» – последнем спектакле, как для него самого, так и для режиссера – Анны Алексеевны Некрасовой. Когда после представления Иван Дмитриевич спускался в метро, его ждала толпа людей, которая мгновенно окружала его – цветы, автографы, суета.

«Когда он был совсем стар и совсем болен, – вспоминает Никита Воронов, – он часто сидел на этом диване с закрытыми глазами и фактически умирал. Он очень плохо ходил после инсульта, передвигался, держась за притолоку. Но вот подходит время идти на спектакль – и наш дед идет в ванную, бреется, надевает чистую рубашку, галстук, у него вдруг меняется осанка, выпрямляется спина. Выходит из дому, идет к троллейбусной остановке с полным достоинством сильного человека.
Вечером я встречал его после спектакля, он приходил с цветами, усталый, счастливый, ужинал, садился на диван, вспоминал о спектакле, рассказывал, как он прошел. Постепенно азарт уходил, и его опять вытесняли старость и болезнь. И до следующего спектакля он снова сидел… Когда после операции он уже не мог играть, это, наверное, для него было самое тяжкое…

…Я понимаю, чтобы быть актером, должна быть в человеке какая-то особая природа, искра божия. Она-то в нем и вспыхивает. Раз вышел играть – вот тебе искра! Пользуйся! Твое – пока ты на сцене».

Анна Синяткина