Тени забытых предков (1964)

Сюрреальное в украинском кино (эволюция мифопоэтического творчества)

В первых своих фильмах Параджанов редко обнаруживал то, что потом принесло ему мировую славу — умение извлекать на поверхность слои архаического сознания, визуализировать его. В "Первом парне", к примеру, он воссоздает привычную для соцреалистского кино историю про коллектив, который объединяется во имя благой цели и, попутно, исправляет непутевого парня (в главной роли сняли актера, очень похожего на Петра Алейникова, что усиливало сходство — в чем-то, однако, ироничное — с фильмами Ивана Пырьева и Леонида Лукова). Подобные фабулы еще не стали тогда архаикой, они только модернизовались на почве большей жизненности, достоверности.

И вот "Тени...". Так называемый "датский" фильм, то есть снимаемый к дате, юбилею литературного классика Коцюбинского. Да и еще на материале сугубо маргинальном, периферийном в буквальном смысле слова. Жизнь гуцулов, украинцев, издавна живущих в Карпатских горах, интересовала в ту пору разве что этнологов. Некая резервация, где сохранились обряды, быт, обычаи еще времен Киевской Руси. Предполагалось, что это будет нечто вроде украинского "Ромео и Джульетты", только с классовым оттенком — об имущественном неравенстве двух семей, которое и стало причиной трагедии любви двух молодых людей.

Высказывания Параджанова более позднего времени позволяют утверждать, что нечто подобное и предполагалось снять. Но встреча с гуцулами многое заставила изменить. Прежде всего в понимании косности, неподвижности сферы коллективного бессознательного. Сын антиквара и сам стихийный антиквар, собиратель и даритель вещей, сохраняющих ауру старины, Параджанов ценил в них, судя по всему, некую законченную, музейную красоту. И вдруг — уже в процессе съемок — обнаружилось, что этот мир жив, более того, наполнен смысложизненными ценностями. Тем самым внутренняя стратегия творческого поиска, которая исподволь жила в сознании Параджанова, начала реализовываться. Кое в чем она рифмуется со стратегиями, свойственными сюрреалистам. Достаточно вспомнить их увлечение культурой народов Океании или американских индейцев. В наибольшей же степени сближает украинского режиссера с сюрреализмом то, что — начиная с "Теней..." — его также начинает занимать не "структура форм", а непосредственное предназначение тех или иных ритуалов и функциональных предметов.

Простой пример, который приводился самим Параджановым. Снимают похороны отца главного героя, и деревенские женщины приглашены сыграть роль плакальщиц, поголосить, поплакать над умершим. Но они отказываются. Почему? Да потому, что в гроб положен мужчина, имя которого не Петро (как было по роли), а другое. Находят Петра, и снова не то — над плохим человеком они плакать не будут (ведь слезы настоящие, не бутафорские). И только когда нашли хорошего Петра, съемка началась.

Так было и в других случаях. Никакой условности — все по-настоящему. Тут не играли обряды, тут не было никакой формализации — для гуцулов это была обыкновенная жизнь. Точнее сказать, это был их обычный язык общения с окружающим миром. Заклинали духов не потому, что это красиво и так полагается к празднику, просто боялись, как бы те духи не напакостили, не загубили урожай, не навредили здоровью. И так далее. Потому здесь язык адекватен природе (хитрить себе во вред), потому субъекты последней должны отражаться адекватно (если Петро — так Петро). Знак есть отражение реального мира, он работает лишь в тех случаях, когда сопряжен с действием, направленным на определенный объект. Потому бытие здесь есть язык, тот самый, на котором говорит человек с незамутненным сознанием, сознанием, не засоренным пустыми, зряшными идеологемами.

Начало 60-х в СССР — это время, когда советская обрядность начала терять силу. Чахло и идеологически насыщенное слово, которое заклинало будущее, взывало к нему как единственному оправданию тягот и несовершенств сегодняшнего дня. То, что должно было вытеснить, заменить прежние средства реализации подсознательных стремлений, их корректировки и табуирования определенных зон, явно пробуксовывало. Тем бóльшим откровением стало открытие фильмом той реальности — живой реальности, — которой является вроде бы архаический слой сознания.

С. Тримбач

Журнал "Киноведческие записки" № 66, 2004 год.