Защитник Седов (1988)

Фильм, снятый по, увы, забытому сегодня рассказу Ильи Зверева, с самого начала втягивает нас в абсурдную круговерть официальной юриспруденции, кажется, начисто исключающей какое-либо проявление индивидуальной человеческой воли. И все-таки герой в картине есть. Тот самый защитник Седов, чье имя вынесено в заголовок фильма. В реальности его прототипом был адвокат с дореволюционным стажем Владимир Россельс. Как и герой картины, он мужественно пытался приостановить действие судебного механизма, лишь формально основанного на законе. Как это ни парадоксально — благодаря пресловутой букве закона он и победил. Выиграл! Вывел из-под расстрела чудом еще не погибших работников неведомой нам районной ветеринарной конторы, которых нелепо и трагикомично обвинили во вредительстве. {…}

Фактически в фильме три финала. И этот своего рода «каскад» образует в «Защитнике Седове» центр эмоционального притяжения. Первый финал — трагический для Седова, но все-таки предсказуемый. Отважного защитника должны за его дерзость арестовать! И мы видим, как в адвокатскую контору за Седовым приходит группа работников НКВД. Второй финал — как холодный душ и для нас, и для Седова: он — герой, только не для самого себя, а для Большого Прокурора (Всеволод Ларионов играет его, явно намекая на Вышинского), для торжествующей и на этот раз репрессивной машины. Теперь во вредительской деятельности уличены все те, через чьи кабинеты в поисках справедливости прошел Седов. Вот он под громовые овации зала стоит перед нами, растерянный и опустошенный. И звуки аплодисментов, все усиливаясь и нарастая, переводят нас из игровой реальности в реальность документальную. Это третий итог картины. Евгений Цымбал заключил свой фильм хроникой празднования тридцатилетия НКВД. Набитый до отказа зал Большого театра с присутствующими на сцене Сталиным, Ежовым, Хрущевым, Микояном словно расширяет локальные рамки фильма, придавая драматургическому парадоксу, на котором строится фильм, силу фатальной неизбежности. Не может быть выхода у добра, если извращены сами основы человеческого существования. Если жестокость объявлена гуманизмом, беззаконие — законом, а кровавые репрессии — дорогой в светлое будущее. В огне брода нет.

{…} По существу механизм восприятия картины таков, что мы постигаем ее мир через Седова. Идентифицируясь с ним. Вживаясь вместе с ним в чуждое нам бытие. Логически «прокручивая» на его опыте все возможные ходы, позволяющие человеку из сегодня все-таки найти приемлемый вариант существования, не утратив при этом своих принципов. Именно поэтому работа актера Владимира Ильина подчеркнуто рациональна. Именно поэтому режиссера, подробно реконструирующего бытовую среду, не смущает вполне условное — N-ск — определение города, в который направляется для спасения людей Седов.

{…} Режиссер настойчиво сталкивает в картине игровой материал с материалом документальным, вымысел с достоверностью, но вовсе не потому, что наивно рассчитывает «срастить» эти пласты, а потому, что воссоздает на экране откровенную версию «утраченного времени», разгадать которое ни хроника, ни самый фантастический домысел сами по себе не помогут. В огне брода нет. Но должен быть брод к огню.

Вячеслав Шмыров

«Искусство кино», № 9 1989 год
Стр. 40-45