А не спеть ли мне песню о любви? «Голубая луна» Ричарда Линклейтера — меланхоличный гимн дружбе

Программа 75-го Берлинского кинофестиваля пестрит в этом году совершенно необязательными картинами, которые не только не укладываются в какую-то единую тематическую канву, но и как будто не отвечают традиционно политическому запалу фестиваля (за несколькими, разумеется, исключениями). Осветившая смотр «Голубая Луна» Ричарда Линклейтера — еще один американский фильм, нехарактерный для Берлинале. Однако эта его непохожесть, меланхоличный линклейтеровский пафос, полный светлой печали, сделали эту работу одним из фаворитов конкурса, растопивших сердца критиков в заснеженной немецкой столице. Как режиссер подошел к истории легендарного поэта-песенника, рассказывает Дарья Тарасова.

фото: Sabrina Lantos/Sony Pictures Classics

В ноябре 1943-го года поэт-песенник Лоренц Харт (Итан Хоук) упадет где-то на промозглых улицах Нью-Йорка из-за алкогольной интоксикации и трагически погибнет. Пока же приземистый мужчина тоскует в баре неподалеку от театра, где состоялась премьера «Оклахомы!», мюзикла, сочиненного композитором Ричардом Роджерсом (Эндрю Скотт). Тот давно работает с Хартом, на их общем счету не один шлягер, в том числе и вынесенная в заголовок «Голубая луна». Однако в этот раз композитор написал музыку к текстам соперника Харта Оскара Хаммерштейна (Саймон Делани) — и публике материал пришелся очень по вкусу. Отвлечь поэта от завистливых мыслей может разве что Элизабет (Маргарет Куэлли) — 20-летняя девушка, к которой Харт питает то ли романтические, то ли платонические чувства. Она вот-вот перешагнет порог бара, где после премьеры окажутся и Роджерс с Хаммерштейном.

Американский режиссер — мастер мамблкорного жанра. У него, казалось бы, пустые разговоры ненавязчиво увлекают зрителя, а после, в самом финале, ошпаривают оголенной сентиментальностью. Такова, например, трилогия «Перед…», где главную роль также исполнил давний друг постановщика Итан Хоук. «Луна» почти полностью построена на монологах Харта, обращенных то к бармену Эдди (Бобби Каннавале), то к отпремьерившимся коллегам, то к угловатой в движениях и речи Элизабет. Свою уязвимость поэт прячет за наигранной утонченностью и остроумием, отчего в его словах часто звучат едкие комментарии что об эпохе, что о соотечественниках — тем самым в ленте создается характерный антураж безрадостных 1940-х.

Над скриптом, так точно ухватившим характер Харта, трудился Роберт Каплоу, написавший для Линклейтера комедийную драму «Я и Орсон Уэллс». Сценарная основа стала богатым подспорьем для одного из лучших перформансов в карьере Хоука: загримированный почти до неузнаваемости, он создает на экране образ ранимого творца, который всеми силами пытается защитить самолюбие, но каждый раз, зря надеясь на мягкость окружающих, сам же ранит его.

фото: Итэн Хоук на красной дорожке на премьере фильма "Голубая Луна"

Центральным мотивом фильма стала тема любви — но не романтической, а дружеской, платонической, которая роднит Харта и с Роджерсом, всё еще надеющимся на творческое будущее дуэта, и с заглядывающейся на ровесников Элизабет, и даже с барменом, наливающим ему одну стопку за другой. В одной из сцен к песеннику подходит начинающий драматург и просит совета — на что ветеран музыкальной сцены говорит, что любовным историям стоит предпочитать истории о дружбе. Под конец вечера Харт всё же остается за стойкой один: Элизабет уезжает на следующую вечеринку — к отправившемуся в следующий бар Роджерсу.

В одном из монологов герой Хоука отмечает: ему часто кажется, что вся жизнь — буквально театр, он — главный герой, а люди вокруг — вечно куда-то стремящиеся статисты. Перенимая эту мысль и подбивая под нее форму, Линклейтер создает проникновенную историю об одном вечере из жизни человека покинутого, но держащегося за надежду на близость с окружающими. Статисты Роджерс-Элизабет-Хаммерштейн-Эдди калейдоскопом сменяются на фоне, вроде бы составляя персонажу компанию, но на деле следующие своим целям и амбициям. На ум приходят фотографии с длинной выдержкой, где посреди размытой толпы стоит недвигающийся человек, — так, судя по всему, и ощущает себя Харт.

Линклейтер, впрочем, не был собой, если бы не добавил в эту почти трагическую историю проблески надежды. Фильм открывается смертью поэта, а завершают его поясняющие титры о подробностях гибели. Эпилог, дополненный фотографиями прототипов, заявлен на столь светлой ноте, что волей-неволей думаешь: Харт искал друга и, хоть сам не нашел, нам завещал.