Виталий Полицеймако

Своими воспоминаниями о Виталии Павловиче Полицеймако делится дочь актера, продолжательница актерской династии, актриса Московского театра на Таганке Марина Витальевна Полицеймако. Марина Витальевна дала это интервью в преддверии юбилея корреспонденту сайта телеканала «Культура».
Сила жизни – то качество, которое подчеркивают все, кто общался с Виталием Полицеймако. Эта «сила жизни» была во всем: и в имени, которым назвали родители 20-го(!) члена огромной семьи Полицеймако, и в его стремлении всех поддержать, и в его игре. «Театр – моя жизнь!» - неоднократно говорил он. Актер не изменил ни своему театру (Виталий Полицеймако всю жизнь прослужил в Ленинградском БДТ, ныне – Большой драматический театр имени Г.А. Товстоногова), ни своей судьбе. Он упал на сцене, успев доиграть первый акт «Варваров» и шепотом попросить партнера – молодого Бориса Васильева – увести его, невидящего, за кулисы. Это было чуть ли не в первый раз, когда попросил помощи он: поддерживать других и дарить себя всегда было его привилегией.

- Марина Витальевна, все, кто вспоминает Полицеймако-актера, говорят о нем как о гениальном самородке. Это действительно так или это часть продуманной легенды?

- Папа родился в Царицыне (Волгоград, - прим. ред.), в очень простой семье: его отец (мой дед) работал на фабрике «Зингер», а мама занималась только детьми и домом. Семья была очень нравственная, и к стремлению сына стать актером его родители отнеслись крайне неодобрительно. У папы был прекрасный голос, он даже пел в церковном хоре на клиросе. Но когда Виталику купили скрипку, он пустил ее по Волге – о чем и не преминул сообщить домашним.

Помню, когда вышел «Эзоп» и слава отца была огромной, к нам в дом пришел один из известнейших театральных критиков. Весь такой вальяжный, с претензией одетый, исполненный чувства собственной важности… Он тут же был приглашен к ужину, мама суетилась вокруг, а он только высказывал свои замечания, а за столом вел себя… ну, на «тройку с минусом». И вот он, весь такой из себя, говорит отцу: «Ну скажите, Виталий Павлович, Вы же из такого чернозема, из такого, простите, говна… Как Вы дошли до такой Греции, до такой изысканности? Вы же из деревни…» Отец смотрел на него долго – так, как он умел смотреть, прищурившись (он вообще был близоруким), а потом сказал: «Вы знаете, мне кажется, что мы с Вами оба изменили своему классу». И больше ничего не сказал.

- Он репетировал дома?

- Он очень скрупулезно читал и учил тексты. В 8 утра, после душа, сидел, зажав голову руками и держа на коленях текст роли. А потом шел на репетицию. Такого, чтобы отрабатывал слово, жест – не помню. У него была феноменальная наблюдательность – не только актерская, но и крестьянская: приметливость такая. Так что работа шла 24 часа в сутки. Хотя он никогда не приносил шлейф роли домой.

- Он прислушивался к Вашему мнению, мнению близких?

- Он очень трепетно относился к тому, что говорила мама – а она делала очень тонкие замечания. Родители были фантастической парой: папа – весь «Волга, ширь и чернозем», и мама – европейски образованная женщина, дочь немецкого еврея, убитого в дверях своего дома, когда он защищал жену и дочь во время еврейского погрома. Мама была очень музыкальной, прекрасно пела. Ей очень мешала фамилия, - Фиш, - но менять ее она не хотела. И просто отошла в папину тень. Очень гордая была – и очень талантливая: писала стихи, расписывала доски… Оказавшись в эвакуации в Кирове, мама окончила курсы медсестер и работала старшей сестрой в госпитале. Она собирала фарфоровые фигурки, и когда отец широким жестом говорил пришедшим гостям: «Бери, что хочешь!», закрывала собой свою хрупкую коллекцию.

- Щедрость и огромная доброта – это тоже осталось у всех в памяти… Марина Витальевна, когда в БДТ пришел Георгий Александрович Товстоногов, он отозвался о Виталии Павловиче как об актере очень мощном, но с многочисленными штампами в игре. Но его друзья и коллеги говорили с точностью до наоборот – что его актерская палитра была просто огромной…

- У Георгия Александровича был свой взгляд, свое мнение. Папа умел перевоплощаться на сцене удивительно. Он же ведь был некрасивым, но мог стать красавцем. Его Карандышев…

- Карандышев? Виталий Полицеймако - Карандышев?

- Да… Он играл Карандышева страстным, отстаивающем право на свою любовь. Еще был Шут у Козинцева в «Короле Лире», роли в пьесах Зорина, Симонова… С Константином Симоновым папа дружил. Эта дружба перешла мне по наследству: я поддерживаю очень теплые отношения с Алексеем Константиновичем. Что касается Товстоногова… Георгий Александрович видел рисунок ролей по-своему, и это его право как режиссера, естественно. История «Эзопа» как спектакля была очень интересной. На предварительной читке пьеса очень понравилась, ее стали обсуждать, но все стали говорить, что «у нас нет Эзопа». И тогда встал Георгий Александрович и сказал: «Как это нет? А Полицеймако?» И тогда наступила тишина… Папа сам был ошеломлен: с приходом в театр Товстоногова ему, мощному ведущему актеру, избалованному вниманием публики, поручались роли буквально на 2-3 слова. Он очень переживал, но молчал. Как всегда, пунктуальнейше ходил на все репетиции, учил текст, был очень собран. Скандалов не было совершенно.

- У Виталия Павловича не возникало желание уйти из театра?

- Ни-ко-гда. Его приглашали, уговаривали, говорили, что в Александринке он будет востребован и устроен… Но отец ни в какую не соглашался. Мне кажется, это проявлялась присущая ему во всем верность. Одна жизнь – один театр.

- Советский театр, перефразируя известное выражение, был больше, чем театр. С одной стороны, он выполнял риторическую функцию, «социальный заказ» власти, и находился под бдительным присмотром. С другой – на сцену можно было «протащить крамолу»: имеющие уши да услышат. В «Эзопе» затрагивается тема личной свободы и несвободы, и во многих репликах Виталия Павловича – например, «где ваша пропасть для свободных людей?» - велико искушение увидеть нечто большее, чем слова роли. Он ощущал свою личную свободу - или ее отсутствие?

- Отец был членом партии, но, как мне кажется, никогда не думал о себе как об «официальном лице». Он помогал огромному количеству людей, помогал евреям, к нам приходили его друзья, вернувшиеся из лагерей… Папу неоднократно вызывали в Смольный и говорили: «Виталий Павлович, Вы нам мешаете!» Но это его не останавливало. Чувство справедливости у него было – врожденное, что ли. То, что принято называть «народной правдой» - он мог бы считаться ее олицетворением.

- Были ли роли, о которых он мечтал, но не смог сыграть?

- Он хотел очень сыграть Отелло. Но - не сложилось, и со временем он перестал об этом говорить.

ВОСПОМИНАНИЯ О ВИТАЛИИ ПОЛИЦЕЙМАКО.

Борис Четвериков, писатель

…В годы блокады я написал в числе других поэму «Ленинград». Попков замучил актеров, требуя, чтобы читали эту поэму. Поэму любила и широкая публика. Я сам ее часто читал на передовых позициях, в клубах. Но чаще она звучала в исполнении двух актеров: Полицеймако и Белецкого… Однажды Полицеймако уговорил меня послушать, как мою поэму принимает публика. На этот раз он выступал в Филармонии. Я сел в директорской ложе. И вот читают «Ленинград». Я очень волнуюсь. Вглядываюсь в зал и вижу, что многие плачут. А по прочтении актер объявил о присутствии автора. Все встали и устроили мне овацию. Тут уж и у меня от волнения проступили слезы…Поэму «Ленинград» актер Полицеймако читал на торжественном вечере в Смольном в 1944 году, в годовщину Октября.

Из книги «Всего бывало на веку»

Владимир Рецептер, актер, писатель

...Легенду о гастрольной встрече со Сталиным Полицеймако сочинил после двадцатого съезда и, все более воодушевляясь, рассказал в первом этаже ресторана “Кавказский” под хорошую выпивку и скромную закуску. Слушали его Мих. Вас. Иванов, Корн и молодой режиссер Гриша Никулин. Культ личности был уже разоблачен, и произвол актерского воображения, внесенный за порог нешуточного прошлого, соответствовал новой партийной линии. Учтем к тому же, что артист Полицеймако был мастером байки и розыгрыша, хотя легенда основывалась на факте, известном всему коллективу. Фигура Виталия Павловича была на редкость колоритна: рост явно недостаточен, туловище массивно и налито витальной силой, лицо грубовато и, прямо скажем, свободно от красоты. Люди, знавшие его близко, не отмечали в нем глубоких свойств ума или особой образованности. Однако на сцене все с лихвой окупал мощный темперамент и редчайшего тембра низкий и трубный голос. Это был настоящий самородок, и успех артиста Полицеймако был велик. Женщины сходили по нем с ума, и при всей любви и уважении к жене, умной и тонкой чтице Евгении Михайловне Фиш, наш герой во все времена отвечал им взаимностью.

— Виташечка, — спрашивала она глубоким утром, — куда ты пропал, почему не пришел вчера?

— Разве ты не знаешь? — удивлялся он. — Я был на похоронах генерала Д.

— Виташечка, но почему ночью?!

— Женюшечка, во время войны генералов хоронят ночью!..

Итак, поезд “Ленинград—Сочи” подошел к станции назначения, и труппа вышла на перрон. Ждали южных букетов и страстных поклонников, но их не было. Вдруг вместо цветоносной толпы на ленинградцев кинулась борзая охрана и, освобождая дорогу, прижала гастролеров к вокзальной стенке.

— Сталин приехал, — пронеслось по перрону, и, затаив дыхание, товарищи артисты превратились в товарищей зрителей… Полицеймако с выходом задержался: его прихватила вызванная пивом нужда, а туалеты были уже заперты. Не ведая о перронной сенсации, он открыл вторую тамбурную дверь и, спустившись по заднюю сторону своего вагона, стал оправляться на рельсы и колесо. Увлеченный наступающим блаженством, герой ничем не отвлекался и по сторонам не смотрел. Лишь доведя желанное действие до конца, премьер оглянулся на соседний состав. Прямо под его взглядом оконная занавеска ближнего вагона отодвинулась, и Виталий Павлович увидел над собой родное лицо вождя. Нет, не плоский портрет, а он сам во плоти и объеме, хотя и за стеклом, но с рыжеватыми усами и курящейся трубкой в руке. Не успев толком застегнуться и осознать, что с ним происходит, артист П. бросил руки по швам, вытянулся по уставу и во всю силу на редкость красивого голоса закричал “Ура-а-а-а-а!”. Тут его схватили и повлекли… По пересказу Гриши Никулина трудно воспроизвести точную мизансцену. То ли вождь из вечной осторожности прибыл на второй путь, то ли Больдрамте не приняли на первый, однако носитель легенды передает, что Полицеймако стоял спиной к Сталину, и повернулся лишь в заключение процесса. Вероятно, это его и спасло. Как только вождя провели через перрон и усадили в машину, Виталий Павлович был отпущен потрясать сочинцев и отпускников героическими ролями. Революционный матрос Артем Годун из лавреневского “Разлома” так и стоит перед глазами автора в монументальной позе: на мощной груди — тельняшка, на плечах — черный бушлат, на лбу бескозырка с ленточкой и надпись “Заря”…

Услышав красочный рассказ, которым другой бы ограничился, зануда-автор пустился на поиски факта, и легенда стала слегка тускнеть. Оказалось, что встреча с вождем вышла не по приезде в Сочи, а, наоборот, в момент отъезда, что гастролеров на перрон вовсе не пустили, а держали в автобусах и машинах на привокзальной площади, и, наконец, что Полицеймако истошным голосом кричал не “Ура”, а “Сталин”. Тоже, конечно, неплохо. Об этом свидетельствует Н.А. Ольхина, первая красавица всех наших времен и полная примадонна тех лет, доставленная на вокзал в одном автомобиле с Полицеймако. Ей помогли еще двое очевидцев, уточнивших, что за несколько часов до появления Сталина прибытие и оправление всех поездов было отменено, и на площади царило вавилонское столпотворение. Когда отец народов сел в машину и уехал с места события, составы стали набивать и выгонять со станции с интервалом в двадцать минут, что привело к истерикам уже другого характера. Но радости коллектива не было конца, и новый сезон начался под знаком восторженных рассказов родственникам и знакомым — “Я видел Сталина”, а те, кто в Сочи не попал, искренне завидовали гастролерам-счастливцам. Лишь молодой Павел Панков, только что окончивший студию, сказал молодой жене: “Корчим из себя героев, а сидим в глухой массовке”.

Сочинский случай вышел, кажется, когда театром руководил актерский триумвират Казико — Полицеймако — Софронов, а с Товстоноговым у Виталия Павловича поначалу отношения катастрофически не складывались. Первого артиста труппы Гога в упор не замечал. Много лет Полицеймако был неприкасаемым, в его игре ощущался переизбыток пафоса, и Мастер хотел каким-то образом его снять. Но воспитательный период затянулся, и, не получая ролей, наш герой достиг пределов страха и отчаянья. Однажды на худсовете обсуждалась постановка пьесы Г. Фигейредо “Лиса и виноград”, и раздались голоса, что, мол, артиста на главную роль баснописца Эзопа в наличии нет.

— Как это нет? — сказал Товстоногов. — Такой артист есть, это Виталий Павлович Полицеймако. И все были потрясены. Д. Шварц свидетельствует, что, оставшись после всех, прославленный артист и уже пожилой человек встал перед Гогой на колени и, обливаясь слезами, стал целовать ему руки… Виталия Павловича артист Р. в театре еще застал и не только видел в легендарной роли Эзопа, но и поучаствовал в общем спектакле.

Готовясь к первым зарубежным гастролям, театр возобновил горьковских “Варваров”. На одном из премьерных спектаклей в костюме студента Лукина Р. ждал своего выхода и смотрел из-за кулис сцену купца Редозубова. Появление Полицеймако было великолепно, а голос звучал, как всегда, органно и низко. Но, сказав несколько реплик, Виталий Павлович внезапно потерял ориентировку и пошел не вперед, как ему полагалось по мизансцене, а назад и несколько вбок, в сторону кулис и реквизиторского цеха.

— Ничего не вижу, — сказал он партнерам, — куда идти, куда? — И, шаря в воздухе руками, уткнулся в дровяную поленницу. Ему помогли скрыться. В антракте дежурный режиссер Агамирзян собрал артистов и, изменив всего несколько реплик, сократил сцены. Спектакль доиграли, как будто Редозубова в пьесе и не было. Оказалось, что Виталия Павловича настиг инсульт, и неправильная диагональ с вытянутыми вперед руками и ощущением темноты и безвыходности была его последним путем по сцене…

Из книги «Гастрольный роман. Ностальгия по Японии»

Игорь Дмитриев, актер

…Из театральных кругов в Ленинграде это был самый известный дом (актера Владимира Честнокова – Г.Г.). Нельзя назвать круг богемным - другой уровень, самый высокий. Завадский, Марецкая, Плятт - актеры театра Моссовета. Композитор Иван Дзержинский, автор оперы "Тихий Дон", с женой. Валентина Михайловна Голод - известный коллекционер, утонченная и образованнейшая женщина. Художник Натан Альтман с Ириной Щеголевой, светской львицей и необыкновенной красавицей. Этакое сочетание Анны Ахматовой с портрета Альтмана и Иды Рубинштейн с портрета Валентина Серова. Из Москвы приезжал художник Александр Тышлер. Там бывал режиссер Владимир Платонович Кожич, мощный Толубеев, молодой Саша Володин. Я сидел в углу на диванчике из красного дерева и впитывал в себя все, что видел и слышал. Виталий Павлович Полицеймако мог неожиданно снять с полки "Горе от ума" и вместе с Честноковым читал комедию на голоса: Честноков за Чацкого, а Полицеймако - за Фамусова. Где теперь такие люди, где теперь такие актеры? В какой дом может пойти молодой актер, чтобы ощутить вкус культуры, искусства, таланта? Может быть, молодые знают, где найти такой дом, - я не знаю.

Из интервью еженедельнику "Дело"

Галина Гордеева, литературный критик, поэт

…Видеть Виталия Павловича на сцене мне не довелось – мои впечатления имеют иной источник. В начале 60-х годов в провинциальном городе на Волге, откуда я родом, телевидение только-только начиналось. Сигнал, передаваемый из Москвы, был неустойчив и прерывался несколько раз на дню. Местная студия нашла выход: она заполняла вынужденные перерывы в вещании показом фмльмов-спектаклей. Их было немного, среди них был «Эзоп» с Виталием Полицеймако. И всякий раз, когда его показывали, я не могла оторваться от экрана. Не знаю, какая слепота поразила на этот раз «присматривающих», что они выпустили для широкого показа этот фильм – фильм о человеке, дорожащем своей свободой больше, чем жизнью. Может быть, они полагали, что зритель увидит только древнегреческого раба, «классовое угнетение» и все такое прочее? Какая наивность! Даже шестнадцатилетней девочке, ничего не знавшей об истории своей страны и о мире, было внятно, что это – гимн свободе. Да простит меня великолепный актер Александр Калягин, но рядом с человеком-горой, которого играл в «Эзопе» Полицеймако, его герой мелковат. Интонацию, с которой Эзоп-Полицеймако спрашивал: «Где здесь пропасть для свободных людей?», позабыть невозможно – даже через сорок лет. Этот урок – на всю жизнь.