Александр Калягин

Утверждая Александра Калягина на главную роль в комедии «Здравствуйте, я ваша тётя!» (1975), режиссёр Виктор Титов не знал, какую мощную бомбу закладывает он под репутацию артиста на долгие годы вперёд. К середине 1970-х Калягин успел сняться не в одном десятке фильмов, были у него роли и крупные и главные. Чего стоит наивный мистер Пиквик из телеинсценировки Диккенса: «пожилое дитя», - так окрестили его критики. Или гестаповец Маггиль из фильма «Вариант Омега», чьи волосатые руки убийцы запоминаются не меньше, чем его брезгливо-отталкивающее лицо.
Калягин стал узнаваем. Но почему-то роль английского безработного, переодетого в женщину и выдающего себя за миллионершу из Бразилии, роль, полная кривляний и жеманства, подарила ему безбрежную всенародную славу и закрепила за артистом привилегию видеть себя в телевизоре ежегодно на праздник 8 марта. Достаточно услышать коронную фразу: «Я тётушка Чарли, из Бразилии, где лесах много-много диких обезьян» - и в воображении тут же рисуется образ бедняги Бабса в мешковатом платье и с грустными глазами Александра Калягина.

Не у всех критиков этот выбор фортуны снискал понимание. Даже благожелательно настроенные критикессы вменяли артисту неважное знание женских уловок и дамских манер. Будто разглядели они в сыгранном образе свою соперницу, не по праву отнимающую предназначенное им внимание.

Калягин играл азартно. С неожиданным цирковым парад-алле входил его герой в приличный английский дом, перекувырнувшись через голову, и пройдясь по столам как по подиуму. Манеры у Баберлея Бабса определённо были не высшего сорта: гасил сигару о платье, кривил рожу и швырялся тортом. Кокетливо обмахиваясь веером в минуту амурного признания, он как бы невзначай мог наступить джентльмену на ногу, дать пинка, схватить за грудки. Но ведь Бабс и не был женщиной, он всего лишь разыгрывал из себя донну Розу. И разных «дамских штучек» набраться ему было неоткуда, основной же актёрский репертуар наш герой подсмотрел в родном ему кругу простолюдинов. Да ещё с полотна недавно возникшего чуда ХХ века – синематографа.
События пьесы английского драматурга Брэндона Томаса режиссёр Виктор Титов перенёс из конца викторианского века на два десятилетия вперёд – в эру немого кино. По прихоти постановщиков сменились не только костюмы – чёрные цилиндры на шляпы-канотье, что для преимущественно «интерьерного» действия не было принципиальным. Изменилась атмосфера, персонажи стали рельефнее. Главный герой из скучающего аристократа превратился в неприкаянного бездомного. Английский бомж стал напоминать не то комика Паташона, не то Чарли Чаплина – с усиками, в потёртом котелке и со смешными ужимками.
Салонная комедия обрела неожиданные обертона и контрасты, каких английский драматург не предполагал. Внутрь чопорного английского общества волею случая вброшен чужак, пришелец из низов – он тут же становится игрушкой в руках инфантильных отпрысков высшего света. Примечательно, что французский фильм «Игрушка» с Пьером Ришаром, где обыгрывается сходный приём, вышел годом позже.
Подстать Чаплину, Калягин играл «маленького человека», попавшего в безвыходное положение, - ситуация хорошо знакомая по русской литературе. Эксцентрика соединилась с лирикой, буффонада с трагифарсом, высокое с площадным – под финал Калягин исполняет душераздирающую песню «Любовь и бедность» на стихи Роберта Бернса. В герое даже мелькнуло немного русского бунта, когда в порыве танго он расшвырял осточертевших ему дам и джентльменов. Но всё возвращается на круги своя – и Бабс вернулся к своему «естественному» состоянию бездомного. Промозглое утро, парк, скамейка. И ежедневный моцион: пререкания с «бобби» – пантомима в духе чаплиновской комедии.

Сегодня, когда актёрское ремесло заметно девальвировано, когда именитым артистам не зазорно играть приблизительно, в треть накала, говорить с кашей во рту, не знать, куда пристроить свои руки-ноги, одно только вхождение Александра Калягина в кадр уже мастер-класс и назидание об искусстве.

Мало какой артист умеет так удивительно перевоплощаться, не ломая собственной природы. Естество актёра Калягина невероятно пластично, перетекает из образа в образ, как ртуть, принимая любую форму, при этом, не теряя имманентной упругости.
Вот перед нами лицо баснописца Эзопа, обожженное жгучим средиземноморским солнцем. Покатая как у борца спина, такая же по преданиям была у философа Платона (телеспектакль «Эзоп», 1981). Как-то сразу ясно, что эта спина не знала одежд тяжелее туники. По социальному статусу сей господин – раб, но движения его значительны, мысли глубоки, язык остёр, речи свободны. Непонятно, как этому телу, этим рукам, этим глазам, за которыми читается вся накопленная греками античная мудрость, удаётся быть прямой противоположностью в виде станционного смотрителя Ванюкина, «тварью дрожащей», с бегающими от страха глазками, с бледными трясущимися щеками и с дряблым животом?
В другом фильме он уже чеховский герой с типичной для интеллигента конца девятнадцатого века бородкой («Неоконченная пьеса для механического пианино», 1977). По манерам барин, по жизни дачник, по профессии школьный учитель из средней полосы России. Как-то сразу веришь, что свои 35 лет он прожил, курсируя по земским делам уезда.
Года через два герой Калягина – уже свой среди жгучих брюнетов юга, типичный бакинец с чёрными усами и миндалевидными глазами, многодетный отец, заботливый муж и честный следователь в окружении цветущего кумовства и взяточничества. Понятно, отчего авторы фильма «Допрос» (1979) пригласили на главную роль популярного московского актёра: чтобы подстраховаться на случай сомнений начальства в отношении острой темы. С заслуженным артистом Калягиным картина студии «Азербайджанфильм» обрела нужный вес. И даже получила Государственную премию. Но, уверен, была и другая причина.
Калягин поразительно легко рифмуется со своими героями, находит неожиданную валентность. Он, так сказать, совпадает с персонажем химически. Такие «протеиновые» метаморфозы – по ширине охвата и разнообразию сыгранных типов – были доступны, например, Смоктуновскому. Но Смоктуновский мог «нечаянно», по рассеянности гения, потерять в образе себя, растворить в играемом персонаже, как в кислоте, собственную индивидуальность. Подобная игра не от мира сего не свойственна Александру Калягину. В своих ролях он всегда сущностно-конкретен. Его вживание в шкуру героя – акт сознательный, лишённый какого-либо намёка на шаманство. Своего персонажа он снайперски точно помещает в конкретный социальный этаж человеческого общежития.
Его Сан Саныч Любомудров в «Прохиндиаде» (1984) - словно пример из учебника по социологии: нужный всем посредник и деловой человек, отбывающий бесполезную службу в советском НИИ. На загляденье ловко управляется он с бесчисленными обязанностями по повышению домашнего комфорта и личного престижа. Пройдёт немного лет – и подобные ему «люди со связями» обретут долгожданную свободу, капитализируют связи в легальном бизнесе, а кто-то дорастёт и до статуса олигарха. Не иначе, чем запросом времени можно объяснить и то, что одновременно с «Прохиндиадой» Калягин сыграл другого пред-олигарха в экранизации «Мёртвых душ» (1984).

Иногда меня посещает догадка: а не в расчёте ли на Александра Александровича творили великие классики литературы? Предвидя появление артиста Калягина, заранее подыскивали ему роль в своих бессмертных произведениях. Николай Васильевич Гоголь даёт описание Чичикова, словно подглядывая за Калягиным: он не толст, но и не худ, не молод, да, пожалуй, и не стар, средних лет и среднего роста, с округлым лицом и с приятными в обхождении манерами. До Калягина являлись на наш экран разные Чичиковы, но то были или зарисовки-импровизации или маски-обозначения. Коллежский асессор Павел Иванович Чичиков в исполнении Калягина явился во всей своей живописной глубине и неотразимом обаянии. В нём обнаружилась цельность характера и гамма самых разнообразных полутонов и оттенков, какими богата гоголевская проза.

Диапазон преобразований Калягина широк, но не бесконечен. Трудно представить Калягина в роли молотобойца или шофёра-дальнобойщика. Владимир Гостюхин, к примеру, выиграет у него не только за баранкой, но и в командирском голосе. Но, вот, допустим, английского премьер-министра Черчилля вообразить в Калягине можно хоть сейчас. Помимо внешних данных – возраста и комплекции, найдётся в его актёрском арсенале и хитрость, и коварство, и точный политический расчёт вкупе с беспощадной принципиальностью, благо, что за плечами актёра роль вождя мирового пролетариата Ленина, а роль председателя СТД играется уже много лет – и весьма успешно.

Александр Седов