Лев Милиндер

Бывают знаковые люди. Думаю, что Лев был именно таким человеком, знаковым — и для театра, и в определенном смысле для города.

В нем все счастливо совпало: и врожденное благородство, и внутренняя культура, которую невозможно имитировать, и удивительная человеческая красота — статный, стильный, он не мог не нравиться.

На мой взгляд, Лев был идеальным воплощением акимовского артиста: острый ум, поразительное ощущение жизни, потрясающая энергетика и вместе с этим невероятное жизнеутверждающее начало. Меня акимовский театр поразил сразу. Это было словно бесконечное волшебство, путешествие в Страну чудес. Я был очарован этим театром, Акимовым, артистами, а в Леву я буквально влюбился и потом часто видел, как и другие тоже, едва по?знакомившись, мгновенно проникались к нему безудержной симпатией. Я иной раз думаю, что Лев — оттуда, из той акимовской сказочной страны. Когда он играл вместе с Воропаевым «Тень» — это было абсолютное торжество акимовского театра.

И в то же время он был одним из тех людей, которые создавали неповторимый колорит этого города, его музыку, его духовный потенциал. Для меня все они — ленинградцы, люди, наделенные своеобразным восприятием жизни. Сегодня их остается все меньше и меньше. И оттого наш город становится монотонным, одноцветным, однокрасочным. Когда-то в замечательных песнях Колкера, Портнова, Петрова ясно звучала особая ленинградская нота, нежная и очень тонкая. Так вот Лева - был певцом этой ноты. Не видеть Адмиралтейства, не пройти по Невскому, не зайти в Летний сад — для него было бы просто погибельно. Уехала его мама, уехала его сестра, а он не мыслил себя без театра, без города. Он был частью этого пейзажа, душой этого пространства, точно так же, как был частью атмосферы нашего театра, его домовым.

Рядом с ним обыденная жизнь становилась другой — более интересной, более интенсивной, острой, яркой. В нем бурлила энергия жизни, ее радость, отчетливое ви´дение какого-то внезапного, необычного поворота в существующем порядке вещей. При всей его тактичности в отношениях с людьми потребность в остром слове была для него как потребность в воздухе. Потому что он понимал, как это может быть смешно и как быстро все нужно сказать, даже если шутка выходила за рамки корректности. Потом он, конечно, осознавал, что, наверное, в общем-то, можно было и не говорить… И все же неукротимое желание сказать остроту побеждало неизменно. Реагировали по-разному, но так как практически всегда это было безумно смешно, то ему — прощалось. Его внучка в свое время уехала в Голландию и вышла там замуж за турка, представляете? Совершенно неожиданно: в Голландию, за турка! И вот когда она родила, Лева пришел и сказал: «А у меня в Голландии есть затурканный еврей». Даже вместо «Здравствуйте!» у него всегда наготове был новый анекдот. Он их замечательно рассказывал.

Мы ведь почти сорок лет вместе писали капустники. В те годы зритель, приходивший на капустники, ждал намека, ассоциации. Так оно, конечно, все и шло — с фигой в кармане. И чем изящней был намек, тем благодарнее воспринимал его зал. Нашим главным идеологом был Лева. Меня всегда поражала невероятная парадоксальность его ума: умение дер?жать главную идею и вместе с тем придумать такой нюанс, такой поворот, такую репризу, что все диву давались. Ведь бывали поразительные находки. Просто ошеломительные. Просматривая собранный за годы материал, я думаю, как же это было тонко, филигранно, как человечно. И Лева здесь был просто неподражаем.

Уже перед самым концом, когда мы в последний раз поехали в Молодежное писать капустник, ему было так плохо, что я не раз предлагал: «Лева, ну что ж ты мучаешься, давай уедем. Надо в больницу лечь, надо капельницу какую-нибудь сделать…» Нет! «Ничего, ничего. Ты мне только еду какую-нибудь приноси из столовой. Ведь надо писать! Люди же ждут!!» Вот такое обостренное чувство долга. Это из тех лет. И это правда. Это так.

Одним из ведущих свойств Левиного характера было замечательное любопытство, основная черта всех талантливых людей. Ему всегда все было интересно, начиная с малого, какой-нибудь технической истории какого-нибудь аппарата. Кажется: что особенного? Ну, включил — ну, выключил. Нет, ему надо было залезть, узнать. И точно так же все происходило в жизни, с людьми. Ему обязательно надо было доискаться первопричины: а почему? Вот сегодня каждый второй-третий пройдет мимо того, кому нехорошо. А он всегда останавливался. Как это прекрасно! Ведь это было не просто любопытство, а неравнодушие. Лев никогда не был равнодушным человеком. Сколько раз он помогал людям в совершенно необязательной ситуации. Я иногда даже спрашивал: «Лева, оно тебе надо?» «Но ведь ему же очень нужно!» И остается масса благодарных людей, признательных за бескорыстную помощь, которая от него всегда исходила. Его очень любили в коллективе. Очень. Я видел как люди по-настоящему, непритворно горевали в день прощания. Вместе с ним из нашей жизни ушло что-то очень большое и очень важное.

Поразительно: он не мог долго сердиться. Очень быстро отходил. А вот раздраженным - бывал. Особенно если видел, что разговор идет не по делу, не по профессии. Но никогда не злился. Хотя, конечно, бывало всякое, но целенаправленно злым я его не помню. Он был дерзким, не боялся задать неудобный вопрос, не думал в тот момент, как будет выглядеть. Ему было важно выяснить истину. Потом природа самосохранения, конечно, брала свое, и он… сохранялся. Но этот первый порыв был замечателен, потому что был искренним. Меня всегда восхищала эта, я бы сказал, природная потребность быть услышанным. В этом смысле он был просто замечательным.

Я могу сказать, что он был и замечательным партером на сцене. Хотя для меня человеческого в нем всегда было больше, чем актерского. Я знал, что он — крепкий профессионал. Это, кстати, дорогого стоит, потому что крепких профессионалов у нас не так уж и много, дилетантов пруд пруди. А люди, которые понимают профессию, к сожалению, наперечет.

К Леве судьба была не особенно милосердна. Так уж случилось, что глубоко раскрывать его никто особо и не стремился. Что бы открылось, если бы был поворот судьбы, если бы был режиссер? Все это из области гипотез. Я видел ту «Тень», и, действительно, это была превосходная работа, этапная, определяющая роль. Но, сыграв блестяще Тень, он потом долгое время ничего не играл, пока не пришел Фоменко, почувствовавший в нем особый колорит, эту особую актерскую жилку. А потом опять был провал, началась чехарда, менялись режиссеры, и до отдельной человеческой судьбы было как-то не очень. Все это надо было пережить… Хотя иногда бывало нестерпимо.

Он, конечно, сильно переживал. В последние два года, когда совершенно не был занят в репертуаре, даже собирался уйти из театра. Он говорил: «Мне неловко приходить в театр получать зарплату». И тут надо сказать добрые слова в адрес Татьяны Казаковой, которая ответила ему: «Вы знаете, нам очень нужно, чтобы вы присутствовали здесь. Чтобы вы здесь были». Надо было видеть его лицо: он нужен! На самом деле, это правда. Такие люди должны быть обязательно.

Надо сказать, что из Левы мог получиться великолепный директор театра. У него был потрясающий организаторский дар. Он чувствовал людей, чувствовал время, в нем было столько неизрасходованной энергии, которой могло хватить на многое. Мы часто сетуем на то, как мало у нас в искусстве, в театре знающих, толковых, талантливых менеджеров. Сегодня, в рыночных условиях, это едва ли не больше чем половина успеха. Несомненно, у Левы это могло получиться блестяще. И даже какие-то мысли у него по этому поводу были. Однако опять же — не случилось.

Когда уходят такие люди, мы, сами того не сознавая, теряем не просто дорогого человека, мы утрачиваем нечто во всей атмосфере нашей жизни: очень важное, очень существенное, невосполнимое.

В этот последний вечер мы смотрели кадры нашей хроники: вот Лев идет по театру, потом выходит на Малую Садовую, а потом дверь закрывают и Лева говорит: «Счастливо!». Как все смотрели! Как все любили его… Любовь к человеку — непростая история. Многие из нас думают: «Господи, как же мы так… недолюбили, недосказали чего-то главного…» Уверен: я сам еще не до конца осознал и масштаб потери, и что лично я потерял с уходом Левы. Да и театр тоже.

Валерий Никитенко

Май 2005 г.