Вацлав Ирманов

Остается жить с людьми то, что прикосновенно поэзии» – Михаил Пришвин
ВЯЧЕСЛАВ ИРМАНОВ (1919-1995), родился на Кавказе, эмигрировал с семьей в Финляндию, потом в Чехословакию. В Праге стал известным джазовым певцом, киноактером, скульптором. На эстраде выступал с оркестром Карла Влаха, снялся в фильмах «Мертвые среди живых»,«Не понимаю», «Девушки вернутся позже», в главной роли культовом фильме режиссера Франтишека Влачила «Голубка» (1960) и других. Как скульптор создал многие барельефы, статуи для городских объектов Праги. Его творческие работы, в которых ключевой темой стал образ Дон Кихота, не получили официального признания в силу обстоятельств того времени.
Канун рождества

Были еще совсем прозрачные голубые сумерки, которые по-обыденному рано погружались в легкую дремоту. Лишь жарким ярким огнем горели окна квартиры на первом этаже пражской церемонной улицы. Они плыли в морозной тишине, словно заблудившийся пароходик в безмолвии моря. Русское рождество на чужой земле. Рождество, которое в прошлой жизни как сытое щедрое тесто, ширилось за пределы праздничного стола, захватывало радостным весельем улицу, где летел снежок разыгравшихся мальчишек в румяную барышню, морозный воздух остро и сладко наполнялся звоном колоколов, милостыня перед храмом, внимание близким, радостное приветствие случайному встречному.
Хотя жизнь вполне устоялась в новых обстоятельствах, шел уже конец 40-х годов, но год за годом это было неписаное правило: Крещение, Рождество и Пасха — вместе. Вот и сейчас весело распахивались двери гостеприимного дома, здесь рады всем, можно заглянуть на огонек, во всем будет импровизация, и для случайного гостя всегда найдется место, а с хлопотами на кухне как-то весело справятся. Летят на диван шубки, которые давно не помещаются в узком коридорчике, и быстрее-быстрее к столу, где интересные разговоры, новые стихи, новости из России... А вот и король компании – Слава Ирманов. Красавец с бархатным, нежным и всегда немного грустным взглядом. Шутки и смех не умолкают, но вот и кульминация – все умоляют его взять гитару: «Веревочку, Вячеслав...» Где бралось столько спасительной самоиронии у этих русских эмигрантов, которые жили отчаянно, умели дружить и любить как-то отчаянно и которые, как свой гимн, подпевают и вторят этой песенке, которую сочинил Ирманов: «Веревочка, веревочка, удержишь ли меня!»...
Впрочем, от себя рассказывать придется мало: перед нами лежат собственные дневники жены Ирманова, многочисленные фотографии, записи радио- и телепередач, и, главное, рядом заинтересованная собеседница, которая бережно все это хранит – Катерина Ирманова, дочь актера, певца и скульптора Вячеслава Ирманова. О чем же будут эти воспоминания? Наверно, о любви, которая рождается каждый раз в новых декорациях истории и даже в страшное небывалое время, перед лицом страданий, от которых она должна бы укрыться в тени неприметности, несмотря на то, что она проходит испытания, мы должны писать о ней, потому что любовь нужна не меньше, чем хлеб, а о хлебе люди всегда и так хлопочут откровенно и неутомимо. Открываем одну из страниц наугад, читаем: «Доведу любовь свою до конца и найду в конце ее начало бесконечной любви. Пусть наши потомки знают, какие родники таились в эту эпоху под скалами зла».
В рассказе будет несколько действующих лиц. Начнем с самого знаменитого.
Крепости Ирмановых

По семейным преданиям фамилия Ирманов возникла благодаря военным подвигам и заслугам перед Россией одного немца. Владимир Александрович Ирман происходил из дворян Киевской губернии, в 1870 году он окончил курс Александровского военного училища (находящегося в списке лучших военных учебных заведений России и хорошо описанного в романе А. И. Куприна «Юнкера»). Он стал впоследствии одним из наиболее известных русских военных деятелей как участник русско-турецкой войны, Китайского похода, герой Порт-Артура, где заслужил репутацию «храбрейшего из храбрых», комендант Владивостокской крепости. С 1912 года Ирман - прославленный командующий 3-го Кавказского армейского корпуса. В октябре 1914 г. 3-й Кавказский корпус был направлен на Юго-Западный фронт. За бой под Козенице В. А. Ирман получил чин генерала артиллерии. В избытке патриотических чувств В. А. Ирман подал прошение о перемене фамилии и с 1915 г. стал носить фамилию Ирманов на русский манер. В конце 1918 г. он вступил в Добровольческую армию, и был одним из командиров Белой Армии. В этот период уже старый генерал испытал впервые всю горечь поражения в боях с превосходящими силами противника, которыми командовал будущий маршал Советского Союза С. М. Буденный. Владимир Александрович вместе со своими войсками проделал весь трагический путь от Воронежа до Новороссийска и Крыма. В ноябре 1920 г. В. А. Ирманов навсегда покинул Россию, эвакуировавшись морем из Севастополя. Об этой фигуре только в относительно недавнем времени стали восстанавливаться точные сведения. Материалов нашлось немало. Даже воспоминания солдат Владивостокской крепости, в которых сохранились его слова из обращения к войскам:
«В минувшую войну в Артуре я привык ценить пот и кровь русского солдата и верить в его доблесть. Я верю вам, верю, что в безропотной верной присяге и доблестной службой вы покроете славой имя Владивостока - имя, которое звуком своим говорит о могуществе России. Будем учиться, работать честно, единодушно и дружно, свято соблюдая порядок и дисциплину для будущей славы русского оружия. Проникнемся духом дисциплины, порядка и твердости. Главная сила крепости не в мертвых камнях, бетоне и земле, а крепость в сердцах людей, защищающих свою крепость».
Однако из семейной истории многое кануло в Лету. Как в Белом движении пересеклись жизненные линии генерала Ирманова и родителей нашего героя и как впоследствии потерялась связь между ними, пока не удалось установить. Хотя в пражской ветви сохранились изустно многие детали, но иногда «веревочка не вьется»: то, о чем умалчивало старшее поколение, последующее поколение не выспрашивало, иногда это было знать небезопасно.
Молодой военный, опять же выпускник прославленного Александровского училища (его одноклассником в 1914 году по иронии судьбы был маршал Советского Союза М. Н. Тухачевский) Николай Ирманов служил на Кавказе. Там завязалась настоящая любовь между ним и сестрой милосердия Софьей Георгиевной Волковой, которая была выпускницей Петербургской Академии художеств (ее знаменитым сокурсником, в свою очередь, был Марк Шагал) и отправилась на войну по зову сердца. Вопреки мятежному времени, молодые соединились. Но спустя короткое время судьба их разметала: Николаю Ирманову пришлось бежать с Добровольческой армией, а Софье Ирмановой предстояло остаться в Анапе. В этом городе появился на свет их первенец, которого она назвала Вячеславом. Еще долгих четыре года прожили они в Крыму, куда на помощь приехала мама из Петрограда. Софья пыталась найти опору в нарождающейся новой художественной среде и посещала студию в Армавире, продолжала занятия живописью. Сначала мама с Вячеславом, а через некоторое время и Софья, вернулись в Петроград. Предстояло ехать в эмиграцию. Большая семья Волковых, где было пятеро взрослых семейных детей, в общей сложности пятнадцать человек, выехали в Финляндию. А Николай Ирманов к этому времени уже достиг берегов Африки, жил в Марокко, потом во Франции и, наконец, оказался в Праге. Их хрупкий контакт сохранился, сквозь годы и препятствия передавались письма, но им не выпало встретиться. А со своим сыном он повстречался впервые через семнадцать лет, но совсем ненадолго: как ни парадоксально, на этот раз разлучила их любовь отца к Родине, которая была выше всякого разумения. Было это так.
Встреча с Родиной

Не сразу, но постепенно приходило отторжение не только своих иллюзий по поводу нового советского искусства, а ложь самой жизни поселила великое разочарование и грусть. Когда в Петрограде были задержаны и расстреляны некоторые из родственников, то София погрузилась в искусство, которое ей помогло сохранить любовь и душу. Уже в первые годы жизни в Хельсинки она стала иконописцем. Первое время с сыном жили у сестры Нины, оба они с мужем были художники, люди с чутким сердцем. Надо сказать, что их пейзажи и натюрморты нашли за границей своих поклонников, поэтому они имели возможность и помогали всей семье. Софья своей дорожкой пришла в Православную церковь и получала заказы на портреты и иконы. Одно время жила на подворье при православной церкви. Но все же такой неблагополучной была жизнь многих. Катя Ирманова вспоминает бабушкины рассказы о том, что русская община «жила на чемоданах», в надежде скоро вернуться домой, к привычному. По этой причине многие даже не учили финский язык, а поэтому понимания русским в том обществе не находилось. Софья Георгиевна напротив, отдала сына в немецкую гимназию и поощряла его занятия языками. Способности к рисованию родились, наверно, вместе с ним, а «художественный глаз» развивался с тем, как он рос в семье, где было много талантов. По окончании гимназии он с легкостью поступил в Академию художеств и на первом курсе выиграл конкурс пен-клуба за лучший рисунок в своей возрастной группе. Приз был самый лучший – поездка в Париж. Какое горькое разочарование ждало юношу, когда он засобирался в дорогу. Выяснилось, что у него не было финского гражданства, а только Нансеновский паспорт. Тогда, понимая, чего стоит зародившаяся надежда для молодого человека, Софья Ирманова написала письмо в Прагу своему мужу с просьбой устроить Вячеслава на учебу. Сама же она более чем за десять лет эмиграции так и не смогла выехать: сначала были проблемы с визой, а потом она не могла покинуть мать, беспомощную, любимую… Для нее свято существовало слово «долг» перед родными.
Николай Сергеевич с большим радостным волнением согласился принять участие в судьбе сына. Его жизнь сложилась по-своему. Он оказался в Праге один. И никто не знает, пришли ли к нему в одиночестве крепость и утешение. Но и из душевной безысходности находится выход, как бывало в те лихие годы. Он живет с женщиной, Тамарой Томсу, артисткой Пражской оперы. Они во многом соратники и единомышленники. Он занимается политической деятельностью, пишет для Парижских «Новостей» Милюкова. Она активно участвует в общественной жизни (известно, что она была в движении Сопротиаления против Австро-Венгрии, а во время войны будет помогать евреям).
Шел 1937 год. В России люди миллионами безвинно томятся и умирают в ссылках, тюрьмах, лагерях. Европа оплакивает Масарика. В воздухе сгущается предчувствие войны. Но сын уже спешит, пока он плывет на пароходе до немецкого порта, а там его встретит отец, и вместе они поедут в поезде, навстречу Праге, которая должна быть так добра и щедра к новой жизни, к юному одаренному существу.
Дом Тамары, принявший Николая, становится теперь их общим домом (сохранился и точный адрес: улица Кожна, 4). Отец только успевает рассказывать сыну о зародившейся для них всех угрозе, которой веет со стороны Германии, о похоронах Масарика, на которых он, к слову сказать, выступал с речью. Он высказывает горячую непроходящую тоску по России. Бесконечно рад, что сын говорит по-русски. А как же иначе, русский язык берегли в большой семье в Финляндии. Вместе они спешат в приемную комиссию Художественного училища (UMPRUM) и празднуют зачисление Ирманова Вячеслава..
Прошло едва полгода, как отец, сославшись на командировку в Венгрию, спешно уехал. Его последнее письмо было из Словакии. Он исчез навсегда. Все эти годы, оказывается, он жил - не жил, а готовился к тому, что пусть нелегально, но перейдет границу и окажется на милой своей Родине. Как и где точно его арестовали, не известно. Но спустя годы, уже после войны, Софье Георгиевне каким-то чудом смогли передать его письма, где он пишет, что осужден на 20 лет лагерей. И еще известие о его смерти в октябре 1942 года в ссылке, в ГУЛАГе.
Русский, финн или чех?

Иногда, человеку не надо иметь в себе ничего героического, никакого пафоса, для того, чтобы совершать то, что будут оценивать как мужество. Иногда в тяжелую минуту надо продолжать делать вещи простые, понятные и быть в этом последовательным. Я пытаюсь представить себе молодого человека, которому только исполнилось 18 лет, который не должен пропасть, но пока совершенно не знает, что ему делать. Он не знает чешского языка, у него нет жилья и денег на еду. Всматриваюсь в фотографии, пусть гораздо более поздние, чем тот период, о котором идет рассказ, думаю: а разве не отмечена грустью самая глубина его глаз, пусть даже ставшая частью образа, такая актерская, элегантная с годами? Не вселился ли в них гений смирения, идущий от возвышенных идеалов: Толстого, Соловьева... много их было, таких идеалистов-художников, на Руси? И Вячеслав не допускает отчаяния и живет надеждами.
Исчезновение отца тяжелым грузом легло на жизнь сына и его будущее. Он остался без денег, без помощи семьи. Но выход нашелся, благодаря природным способностям к языкам. Подвернулась богатая еврейская семья, которая наняла его репетитором по немецкому и английскому языкам своим детям. Будучи зачисленным в UMPRUM, он смог жить на деньги от уроков, правда, хватало на самую скромную еду и угол.
В училище он попал под руководство профессора Штипла, а позже перешел к профессору Й. Лауде, известному чешскому скульптору. Студенты самым естественным образом начали учить его чешскому, они просто дружили с ним и общались. Жизнь стало радостней. Он много работал и учился, уже имел много приятелей. В школе некоторые друзья играли на гитаре, а Ирманов пел популярные джазовые хиты, которые знал еще в Финляндии. Вдруг установившаяся скромная стабильность разом рухнула - богатые еврейские ученики уехали, семья спасалась от нацистов, близилась оккупация. Что судьба приготовит ему теперь?
На одной школьной вечеринке, где играл молодежный студенческий джазовый оркестр, товарищи уговорили Ирманова выступить с ним. Музыканты согласились, предвидя забаву, но как они были удивлены великолепным пением и чувством джазовых ритмов Славы Ирманова! Они предложили ему совместные концерты - он был спасен, разрешились заботы о заработке, да еще в таком амплуа. Его первое выступление состоялось в кафе «Далиборка», которого теперь уже нет в Праге. А когда-то оно было популярным, здесь собирался русский литературный клуб «Далиборка», встречались художники, поэты, русские интеллигенты. Ирманова приглашают и в Союз инженеров и архитекторов, в кафе «Люцерна». Правда, это не вскружило ему голову, он не думал, что джаз серьезно изменит его будущее, главной мечтой оставалось ваяние, и научить профессии лучше, чем профессор Лауда, его никто не мог.
Кто тогда мог предвидеть, каким гонениям подвергнется джаз в социалистическое время, когда его на многие годы вычеркнули из музыкальной культуры, как несовместимый с коммунистической идеологией жанр. А ведь целое десятилетие Ирманова было связано с джазом; он пел с известным оркестром Карела Влаха, записывал диски. После войны он исполнял джаз только по-английски, но в 1949 году был наложен запрет на пение английских песен. Что ж, опыты с джазом пришлось оставить, но Слава по-прежнему душа компании, он любил петь для своих, сочинял песенки, которые распевала вся русская Прага: «Веревочка, веревочка...»
Наверно эти события, которые вроде бы философски стойко и с юмором воспринимались полным сил молодым скульптором, не остались без последствий. Не сломали, но и не дали прожить с расправленными плечами. Уже в самом конце творческого пути В. Ирманова, чешской публике более известного, как Вацлав Ирманов, в одной радиопередаче, названной «Русский, финн или чех?», он подвел черту, ответив, что все же чувствует себя чехом.
Дон Кихот
В конце той страшной войны он женился, и это упрочило его положение как гражданина Чехии. После войны Вячеслав окончил Академию и, как большинство молодых выпускников, получил скромную работу фотолаборанта в «Люцерна-фильме». Наконец, спустя 12 лет, он мог пригласить маму к себе в Прагу. Софья Георгиевна приехала, когда у Ирмановых родилась Катя, названная так в ее честь. Да - да, не удивляйтесь, Софья при крещении получила имя Екатерина, и близкие всю жизнь называли ее Катей. Чешская же невестка звала бабушку Катрин, а дочку Катей, чтобы их не запутать совсем.
От матери Вячеслав Ирманов впервые узнает о гибели отца в ГУЛАГе. Она поддержала и одобрила сына в его творческих замыслах. Чтобы немного помочь молодым, она решает поехать с маленькой Катей в Финляндию. Волей судьбы они оказались отрезаны там на четыре с половиной года из-за проблем с документами. А когда возвращаются в Прагу, девочка впервые сталкивается с тем, что ее мама — иностранка, и она не понимает ее языка. Хотя это недоразумение всячески заглаживается ласками в семье, но самой Кате сейчас кажется, что с тех пор она больше всего в жизни боится эмиграции. Постепенно их жизнь в Праге налаживается. Софья-Екатерина входит в эмигрантскую среду, пишет иконы для Православной церкви на Ольшанах и для церквей в Словакии, портреты под заказ.
- Мне нравилось учиться у бабушки рисовать, - вспоминает Катерина младшая, - у меня хорошо получалось. Но отец не очень поощрял легкие успехи. Он говорил: «Ты сначала поучись, а потом посмотрим».
В те годы Ирманов вновь становится популярным, увы, не как скульптор, а в еще одном амплуа. Он снялся в нескольких фильмах. А потом его пригласил знаменитый режиссер Влачил на главную роль в фильме «Голубка».
Катерина вспоминает, что на вторую роль искали белокурую девочку. Никак не могли подобрать.
- Однажды режиссер пришел к отцу в гости и позвонил в дверь, - вспоминает дочь Ирманова. - «Катя, открой», пронеслось по квартире, - и я побежала.
Так состоялся и Катин дебют в кино. И опять отец не очень верил, что хорошие внешние данные могут сослужить службу.
- В нашем доме не было никакого принуждения, - вспоминает она, - только дискуссия. Когда мне было 12-13 лет, я смотрела фильмы, задавала вопросы, а отец: «Как ты не понимаешь! Думай!». Отец рассуждал так, что человек должен все сам понять и сделать, тут помощь только вредит. По этой причине я сознательно выбрала для себя не кино и не живопись, а философию и психологию. Мне хотелось все понять. И чем сложнее – тем интереснее,а если легко идет, то нечему учиться... У нас так было заведено.
Наконец Ирманов получает первый интересный заказ на свободную пластику, которая должна была сопровождать выставку «Центротекс» по всему миру. Заказ был творческий, не ставилось никаких особых условий, инструкций, все было предоставлено воле автора. Ирманов работал на огромном энтузиазме, воплотил свои художественные задумки, которые его занимали, и верил, что вступил на поприще творца. В начале 1949 года его приглашают в Голландию с персональной выставкой. Каждая из скульптурных работ уникальна и неповторима, Ирманов хотел тогда представить и работы, которые делал для «Центротекса», начал их искать. Но никто о них не знал. Выставка тогда не состоялась. Много позже, больше чем через тридцать лет, случайно, чиновник из «Центротекса» рассказал ему, как один график-коммунист и одна коллега Ирманова осудили эти работы как формальное искусство и разбили их молотком. Из той серии осталась маленькая фотография одного произведения. Что ж, со скульптурами иногда случается, что их теряют или разбивают. Но разбивая творения одних, другие уверенными шагами шли в «социалистический реализм». А его творчеству не оставалось места. Для фанатов социалистической моды Ирманов был одиночкой, отшельником, ископаемым, который к тому же поет джаз, да еще и на английском.
В то время Ирманов вступил в Союз деятелей искусства, и спасибо профессору Лауде, который об этом хлопотал, невзирая на сопротивление остальных. Без этого в новом режиме он бы не мог заниматься скульптурой. Жил с надеждой, что у него хватит сил идти по выбранному им пути. Режим креп и контроль над искусством ужесточался.
За Ирмановым еще тянулся шлейф его джазовой известности, и в свои тридцать с лишним лет приходится все начинать с нуля. Поскольку он был человеком очень дружелюбным, открытым и преданным, он искренне не понимал чехов, которые на поворотах истории могли резко менять мнение; он никогда не примыкал к какой-либо группе художников, левых или правых. Оставался сам собой, даже когда это было очень нелегко. В период своей творческой зрелости, он вынужден был радоваться заказу на оформление какой-нибудь ярмарки или мероприятия. Только раз сделал скульптуру в стиле реализма на отчетную выставку Союза, ради того, чтобы там удержаться.
В 1957 году профессор Лауда привлек его к выполнению заказа для холла чешского павильона на всемирной выставке «Expo Brusel 58». Заказ выполняли несколько выпускников школы Лауды. После долгого перерыва, это была радостная и творческая работа. Все авторы были отмечены в Брюсселе наградами. Часть его работы – рельеф – теперь находится в Остраве, в бывшем Культурном центре.
В 1960 году Ирманов в тишине своего ателье начал работать над фигурами всадников, и любимой его темой стал Дон Кихот. Он остался верен ей до конца жизни. Вячеслав поднялся до абстракции, и в каждой работе видна неповиторимость автора. После 1968 года Ирманов ваяет большие скульптуры для архитектурных сооружений. Среди них деревянная скульптура для отеля «Олимпик», деревянный рельеф в помещении здания фирмы «Хемапол», рельеф в ареале комплекса «Власта» в пражском квартале Вршовице. Вместе со скульптором Рацеком создается статуя Льва Толстого (для выставки в Манеже Пражского Града, посвященной Толстому). Сделал он и несколько скорбных скульптур (в городах Гумполец, Собеслав, Ледеч-на-Сазаве). В 1975 году получил заказ на фонтан для Страгова. Для реализации проекта он пригласил одного художника по металлу. Тот подписал «Хартию-77», это раскрылось, и гонорар был значительно снижен, а фонтан был перенесен в Старый Градец.
Через несколько лет он делал для города Оломоуц скульптуры и опять пригласил опального кузнеца, на этот раз нелегально. Ирманов был в ту пору уже тяжело болен, и работа истощила все его физические силы. Но он еще сумел при первом улучшении здоровья создать каменную деву с яблоком для города Семчице и медного попугая, который никогда не был выставлен. Болезнь не отступала, но еще перед самой смертью он все рисовал и рисовал наброски Кентавра, скульптуру которого хотел сделать.
Послесловие

Пока хозяйка делает для вас чашечку вежливого кофе, можно устроиться уютно в кресле у маленького столика, представить себя хотя бы на минутку не качестве светского гостя, а наедине со всеми людьми, которые составили неповторимую, а в чем-то похожую судьбу русских людей в неумолимых обстоятельствах и в ладонях своих характеров. И лучшим неугасающим проводником в этом будут служить скульптуры Вячеслава/Вацлава Ирманова – Дон Кихоты, без страха и упрека выступающие на поле брани... Как, оказывается, легко и полно можно почувствовать через предметы искусства дыхание истинной культуры человечества, как чувствуем мы через свежий воздух приближение весны... Есть в этом что-то близкое каждому, это тот момент, когда душа говорит. Остается жить с людьми то, что прикосновенно поэзии.
Прав по-настоящему тот, кто умеет хранить.